Сейфеддин Даглы - Карьера Ногталарова

Первый привет весны отдается эхом не только в песнях птиц; первый звук поцелуя, который дарит она природе, слышится не только в журчании горных ручьев. О своем приходе весна объявляет не только таянием снегов на горах. О ее приходе говорят не только одевающиеся в зелень леса, цветущие сады, пестреющие цветами луга… Первые большие шаги этой любимой дочери природы оставляют следы и в голых пустынях, ее первое теплое дыхание возрождает к новой жизни и безводные, лишенные растительности поля. Первый весенний зефир несет неизмеримую свежесть, его веяние, словно тихая ласковая песня, убаюкивает душу.

Кто скажет, что весна проявляет свою мощь с большей силой во взлете ласточки, чем в выходе из-под земли муравья?

Человек сразу забывает обо всем, освобождается от всяких пессимистических мыслей, его мозг, его сердце, все его чувства кричат об одном: о жизни, о желании жить. Этого требует любовь, этого требует вдохновение, этого требует мечта. Жить, еще раз жить!.. Вся природа — горы и долы, сады и леса, реки и луга, птицы и насекомые, даже камни и пески присоединяют свой голос к мощному требованию человеческого сердца: жить! жить!.. И если в это время прерывается жизнь человека, природа содрогается…

Суровая гора, на высокой вершине которой играет молодой весенний ветер, шепчет:

— Хватит играть. Не видишь, умер человек!

И ветер, как птица с подбитыми крыльями, падает на землю, бьется о камни и стонет…

Ветвистый дуб шепчет только что выглянувшей из-под земли и улыбающейся всей своей красотой фиалке:

— Прекрати свой непристойный смех — не видишь, умер человек.

И фиалка, пригнув шею, погружается в траур.

Огромный орел шепчет только что вылупившемуся из яйца и поющему первую песню соловушке:

— Перестань петь свою глупую песню. Не видишь, умер человек!

И соловей, спрятав под крылышко головку, умолкает…

И этот человек, которого не стало на сей раз, не кто иной, как товарищ Ногталаров.

Что же делать этой высокой горе, этому ветвистому дубу, этому мощному орлу? Откуда им знать, кто такой товарищ Ногталаров, что он за человек? Или человек ли он вообще? Ведь товарищ Ногталаров пришел в жизнь «со способностью познания», никому из них не свойственной, ведь он пришел в жизнь как Человек. Так приходит в жизнь каждый. А дальше может случиться то, что произошло с Вергюльагой Ногталаровым. Но хочется думать — если бы он знал себе цену и мыслил бы себя простым человеком, если бы он постиг истинный смысл жизни, то, без сомнения, жил бы иначе, работал бы иначе. И, безусловно, умер бы иначе. Но — увы!

В весенний день товарища Ногталарова провожали в последнее пристанище. Покойника сопровождала небольшая группа людей, состоявшая, кроме семьи усопшего, в основном из родственников, соседей и сотрудников учреждения.

Люди, сминая ногами молодую зелень, остановились перед свежей могилой, которая по сравнению с другими была заметно длиннее.

Среди всеобщего плача женщин прозвучали чьи-то полные скорби слова:

— Не пришлось тебе, мой товарищ Ногталаров, достигнуть заветной цели.

Кто это сказал, осталось неизвестным. Предоставим решить это историкам, ибо в биографии, написанной лично товарищем Ногталаровым, об упомянутых словах, естественно, ничего не сказано.

Правда, до нас дошли слова, которые были сказаны могильщиком мулле, читавшему заупокойную молитву — ясин:

— Покойник жил на грешной земле, как в раю, благодаря своему дяде.

Мулла, не прерывая молитву, в такт ей, ответил:

— Вот не знаю, есть ли у него дядя в раю?

Уже больше часа Муса не может отвести глаз от поющего высоким голосом упитанного муллы.

«Вот так штука… Как человек может быть так похож на другого человека», — размышляет Муса.

Муса уверяет себя, что он где-то видел этого муллу, как будто знает его. Если бы мулла немного похудел и вместо папахи надел кепку, вместо длиннополой чухи рубашку с открытым воротом, вместо шерстяных носков сапоги и вдобавок сбрил усы и бороду, снял золотые коронки, он, безо всякого сомнения, превратился бы в соратника Мусы, по прозвищу Шурка. И голос муллы так похож на голос Шурки.

Этот голос Муса слышал ровно десять лет назад в Баку, в Баиловской тюрьме. В то время Шурка, сидя в углу тесной камеры, сжимал ногами маленький котелок, бил в него, как в бубен, и пел:

Шурка пел… Арестанты прищелкивали пальцами, подпевали ему:

А теперь… Как будто тот же человек с тростью в руке стоит в глубине большой комнаты. Он приложил руку к уху и громко взывает:

Мулла призывал, а правоверные мусульмане, внимая ему, лили слезы, молились. Мулла завершил песнопенье, затем тихо сказал:

— Правоверные, не жалейте молитвы ради покойных.

Наконец церемония поминок завершилась. На ковре разостлана скатерть, и руки правоверных потянулись к бозбашу. Муса неустанно смотрел на муллу, и наконец взгляды их встретились. Мулла отвел глаза и тут же поднял их к потолку. Муса шепотом спросил у сидящего рядом с ним:

— Прости, братец, как зовут этого муллу?

Сосед проглотил кусок и ответил:

— Его зовут мулла Шюкюр.

— Гм! М-да! И давно он в этом городе?

— Три-четыре года.

Муса снова подумал:

«Неужели один человек может быть так похож на другого?»

Когда поминки кончились, мулла, проговорив заключительную молитву, встал и, сообщив, что его ждут на других поминках, пожал руку хозяину дома, сказал «рахмат» покойному, надел башмаки и ушел.