Вадим Филатов - Этика небытия. Жизнь без смысла: самая печальная философия

Что же, теперь у нас складывается достаточно полное впечатление о Шопенгауэре – человеке и мыслителе. Похоже, что претензии критиков по поводу несоответствия его образа жизни и его философии были, в значительной степени, безосновательными.

Справедливости ради следует сказать, что Шопенгауэр, отрицая самоубийство в принципе, тем не менее, рассматривает единственный способ добровольного ухода из жизни как вполне возможный и не входящий в противоречие с его концепцией воли. Речь идет об умерщвлении себя путем отказа от приема пищи. «От обыкновенного самоубийства совершенно отличается особый род его… Это – добровольно избираемая на высшей ступени аскетизма голодная смерть… Все-таки полное отрицание воли может, по-видимому, достигнуть такой силы, что отпадает даже та воля, которая необходима для поддержания телесной силы принятием пищи. Этот род самоубийства вовсе не вытекает из воли к жизни: аскет, достигший такой абсолютной резиньяции, перестает жить только потому, что он совершенно перестал хотеть. Другой род смерти, помимо голодной, здесь даже и не мыслим (разве придуманный каким-нибудь особым изуверством), ибо желание сократить муки было бы уже в сущности некоторой степенью утверждения воли». [64, 1, с. 338—341]

Ещё один момент: индивидуумов ведь очень много, правда? Но это не значит, что существует громадное множество воль. Воля одна-единственная и понятие множества к ней не применимо. Множество есть в этом мире как представлении, но не в воле как вещи в себе. Здесь лучше процитировать самого Шопенгауэра:

«Эгоизм заключается, собственно, в том, что человек ограничивает всю реальность своей собственной личностью, полагая, что он существует только в ней, а не в других личностях. Смерть открывает ему глаза, уничтожая его личность: впредь сущность человека, которую представляет собою его воля, будет пребывать только в других индивидуумах; интеллект же его, который относился лишь к явлению, т.е. к миру как представлению, и был не более, как формой внешнего мира, будет и продолжать свое существование тоже в представлении, т.е. в объективном бытии вещей, как таковом, – следовательно, только в бытии внешнего мира, который существовал и до сих пор. Таким образом, с момента смерти все человеческое я живет лишь в том, что оно до сих пор считало не-я, ибо различие между внешним и внутренним отныне исчезает.

Мы припоминаем здесь, что лучший человек – тот, кто делает наименьшую разницу между собою и другими, не видит в них абсолютного не-я, – между тем как для дурного человека эта разница велика, даже огромна (я выяснил это в своем конкурсном сочинении об основах морали). И вот, согласно сказанному выше, именно эта разница и определяет ту степень, в которой смерть может быть рассматриваема как уничтожение человека. Если же исходить из того, что разница между «вне меня» и «во мне» как пространственная, коренится только в явлении, а не в вещи в себе, и значит не абсолютно реальна, то в лагере собственной индивидуальности мы будем видеть лишь утрату явления, т.е. утрату только мнимую. Как ни реальна в эмпирическом сознании указанная разница, все-таки, с точки зрения метафизической, выражения «я погибаю, но мир остается» и «мир погибает, но я остаюсь» в основе своей, собственно говоря, не различны». [64, 5, с. 207—219]

Здесь нам пока непонятно, кто и зачем должен посвятить свою жизнь добровольным лишениям и аскетическому самоистязанию? И главный вопрос: зачем? Кроме того, наш внутренний опыт и элементарное наблюдение жизни открывают истину, прямо противоположную той, которую утверждает Шопенгауэр: для каждого человека имеет значение в первую очередь он сам! Именно на разнице между «мной» и «не мной» всё стоит! Мы можем сказать кому-то: «Мы с тобой одной крови – ты и я. Я сочувствую тебе, я хотел бы помочь тебе». Но тот, кому мы это скажем – всё равно иной и никогда не станет для нас равноценным нам. Наши проблемы, наша скорбь, наша боль никогда не станут для других тем же, чем они являются для нас. Так же как их боль или радость не станут в полной мере нашими, даже если мы очень этого захотим. Каждый из нас заключен в свою оболочку. Отсюда и неистребимое в каждом из нас чувство одиночества.

Итак, Шопенгауэр допускает наличие множества потенций, идей в единой воле. На этот факт можно указать, как на одно из противоречий в его системе, ведь воля едина, а множественность относится к миру —представлению; однако здесь, судя по всему, вновь можно перекинуть мостик к концепции перевоплощения. Если допустить множественность идей в единой воле, тогда всё более-менее встает на свои места: допустим, некий индивидуум является отражением одной из мириад идей воли – это значит, данная идея может воспроизводиться великое множество раз и индивидуум будет проживать великое множество жизней, пока воля в нем не угаснет. Если такое угасание произойдет, то в единой воле исчезнет идея конкретно этой индивидуальности (а не всего мира). Чем не буддийская концепция реинкарнации и ухода в нирвану? Тогда возникает вопрос: если «я», как явление, в момент смерти исчезает, то что, по Шопенгауэру, должно возродиться из воли, которая и так неустанно занята все новыми и новыми индивидуумами? При чтении Шопенгауэра складывается устойчивое представление, что индивидуальность (конкретное явление) не играет, в общем-то, никакой роли: философ ведь призывает к пониманию того, что разницы между «я» и «не я» в глубинной основе нет. Тогда чего бояться? «Я» в любом случае перестанет существовать и, вместе со «своими» чувствами, мыслями, со своей личной историей жизни, исчезнет без следа. А уж что там сотворит воля в лице других народившихся индивидуумов нас совершенно не должно беспокоить. Поэтому концепция реинкарнации также представляется нам неубедительной. На наш взгляд, эта идея ничем не выигрышнее идеи о посмертном бытии души, ради которого нам следует хорошенько уже сейчас потрудиться. Но Шопенгауэра это, кажется, не смущает: да, это будешь не ты! Но какая разница между тобой и не тобой, если и ты, и он, и она, и все вокруг – это лишь явления воли?

Мы говорим, что вселенная плоха. Но это мы так говорим. Видимо, лучше исходить из того, что вселенная никак не предназначена для нас. Мы представляем собой нелепую случайность. Или, если угодно, необходимость, смысл которой всегда останется для нас непостижим. Иначе и (не) быть не может.

Мы не знаем никакого другого мира, кроме того, который заключен в нас, как субъектах познания. Все, что мы видим, слышим, обоняем, осязаем – воспринимаем – это наш мир. У этого мира нет другого существования, кроме как в форме представления или восприятия. Его цвета, звуки, запахи, контуры, размеры – это то, каким он предстает перед нами (представляется нам). Мы не знаем, каков мир за пределами нашего субъективного восприятия – у нас нет ни малейшей возможности выйти за пределы этой субъективности. Получается, что песчинка заключает в себе целый мир! Если эта песчинка исчезнет (смерть), то исчезнет и мир как её объект, как представление. В свете этого можно сказать, что заключения песчинки о злокачественности этого мира вполне законны – ведь это её мир. Никакого другого для нее не существует. Далее. Мир, который мы воспринимаем, известен нам как мир явлений или представлений. Но то, каков (вернее, не каков, а что) этот мир есть на самом деле, не как представление, обусловленное нашим аппаратом восприятия, а в своем подлинном существе – это, по Шопенгауэру, есть воля.