Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Ребята помолчали, переваривая. Первым переварил Стива.

— Все твои пейзанки были вшивые и сифилисные.

— Гонишь! — горячо заспорил Кирюша. — Сифилис привезли, между прочим, из твоей любимой Америки, а до этого никакого сифилиса не было! А что вшивые — так, может, и не все, и не очень. Зато — право первой ночи! Зато я иду — все девки мне кланяются, руку целуют. Кого захочу, того отымею.

— Я и без того кого захочу, того отымею, — заявил Стива.

— А вот ты гонишь, — возразил Кирюша. — Не кого захочешь, а только кто даст. Отвечаешь, что тебе любая телка даст?

— Отвечаю, что практически любая, — заявил Стива. — Конечно, с некоторыми придется повозиться.

— Вот видишь: «практически», да еще «придется повозиться»! А мне в моей феодальной деревне — именно что любая, и только подмигну!

— Но у тебя же нет феодальной деревни, — заметил Стива.

— И к тому же тебе даст только твоя крепостная девка, а больше никто, — подлил масла в огонь Ольгович. — А ему, если повозиться, действительно практически любая. Я имею в виду, что и приличная тоже.

— Какая такая приличная? Знатная дама, что ли? А мне бы, думаешь, знатные не давали? Только там, конечно, немного другое дело. Но я бы им писал мадригалы в альбомы, дрался на дуэлях и все такое, и тоже бы давали.

— В общем, все с тобой ясно. Ты троглодит и неандерталец, — окончательно заключил Стива.

— Сам ты неандерталец, — не сдавался Киря. — Это у тебя троглодитские вкусы и потребности. Джинсы, жвачка, «кока-кола», тяжелый рок! А я люблю благородную старину, да. Мне нравится музыка Баха, я читаю хорошие стихи, я люблю готическую архитектуру и живопись эпохи Возрождения.

— Только не надо Баха, — поморщился Стива. — Дома от него воротит. А джинсы ты не носишь? Да они у тебя покруче моих! Вот давай ты свои джинсы мне отдашь, а сам надевай какой-нибудь камзол и залезай на дерево, как обезьяна, и слушай там своего Баха, и жуй кокосы, ешь бананы. Готическую архитектуру он любит! Вот и залезай на Собор Парижской Богоматери, и звони там в колокола, и трахай там на колокольне свою вонючую Эсмеральду! Если она тебе даст. В чем лично я сомневаюсь.

— Почему это? — обиделся Кирюша.

— Ну ты же будешь Квазимода, тебе и бродячая цыганка не даст.

— А ты думаешь, тебе бродячая цыганка даст? — вдруг вмешался Ольгович.

— А оно мне надо? — презрительно отозвался Стива.

— Надо или не надо, а только не даст.

— Почему это? — неожиданно обиделся Стива.

— А цыганки русским не дают.

— Как это так не дают? — еще более неожиданно возмутился Кирюша. — А как же русские дворяне всегда ездили к цыганкам в табор? Осыпали их золотом, те им пели, плясали!

— Ну да, пели, плясали, но с чего ты взял, что давали?

— Как так не дают?! — еще более неожиданно, чем Кирюша, возмутился Стива. — Они же нищенки, вечно по три копейки на булочку для ребенка выпрашивают! А если я ей не три копейки дам, а полтинник? Что, не даст? А если рубль? А за трешку они и всем табором во все места дадут!

— Да с чего ты взял? — усмехнулся Ольгович.

— Да по логике вещей! По арифметике, блин! Там три копейки, а тут три рубля!

— А гусары им сотни бросали, — поддержал Кирюша. — А царские сотни — это тебе не совдейские! Как же они смели бы не давать?

Ольгович ответил приблизительно следующей речью.

Стива, отвечаю сначала тебе. Нищенство и проституция, знаешь ли, совершенно разные занятия, и даже взаимоисключающие. И цыганки не нищенки. Они попрошайки, но это не одно и то же. Ты этой разницы не понимаешь, потому что никогда не давал денег ни нищим, ни цыганкам.

И это было сущей правдой. Стива никогда не подавал нищим, потому что вот еще не хватало! Пусть скажут спасибо, что сразу по морде не пинал, ага, станет он материально поддерживать эти человеческие отбросы. Что же касается цыганок, то он им тоже денег не давал и даже однажды прикололся, прямо в присутствии Олежека. Одна довольно безобразная цыганка средних лет семенила за ними со своим мерзким детенышем, тянула руку и гундела: «Можно вас спросить…» А Стива, вместо того чтобы, как все нормальные люди, от нее шарахнуться, наоборот, остановился да как гаркнет: «Дай три копейки, а! Ну дай три копейки!» Цыганка махнула рукой и ушла, а Стива и Олег долго смеялись.

А вот если бы Стива подавал и нищим, и цыганкам, он бы сразу почувствовал разницу. Нищий твои три копейки сунет в карман и будет премного благодарен. А цыганка, если дашь денежку, поймет, что ты лох, и разведет. Тут же, откуда ни возьмись, тебя окружит толпа ее подружек, застрекочут, начнут тормошить, сулить всяческие блага, ворожить, хватать за разные части тела и одежды, и в результате у них останутся все твои деньги, а также если было, то и золото. В виде часов и обручального кольца, если ты мужеска пола, и разнообразных украшений, если противоположна. Так что попрошайничество цыганок есть лишь прелюдия к большой мошеннической операции, а о какой-то проституции среди них даже и думать смешно.

Что же касается гусарства в таборах, то всем известно, что гусары всегда были форменными идиотами. Надо полагать, что в процессе цыганских песен и плясок их напаивали до бесчувствия, а просыпались они точно так же без копейки и без драгоценностей, как и обычные советские лохи. Но поскольку, в отличие от обычных советских лохов, они были еще и форменными идиотами, то цыгане, поутру их опохмеляя, говорили, что гусары сами отдали все свое движимое имущество какой-нибудь там Тане или Земфире за одну лишь песню. И гусары верили, и приезжали к ним снова и снова, полагая в том гусарскую удаль.

Эта часть рассказа Кирюше совсем не понравилась. Хотя он и почитал военную службу школой для дураков, но только советскую, поносить же гусар полагал недопустимым и как русских дворян вообще, и как культурнейшую их часть в частности. Ибо были все они красавцы, все они таланты, все они поэты. Давыдов, Чаадаев, Лермонтов, Фет! Да кроме того, и не одни только гусары ездили по таборам. А как же Пушкин?! И Блок. И даже, простите, Горький. И даже Высоцкий. А тут всякий урод станет клеветать.

Кирюша так и сказал этому подонку. И даже решительно заявил, что красивая и сумасбродная связь с прекрасной цыганкой является одной из значимых целей его жизни и давней мечтой.

И это было правдой. Его еще в детстве остро поразила в самое сердце встреча с маленькой цыганочкой из кочевого табора. Табор остановился рядом с вокзалом, и город ненадолго заполонили цыгане. И однажды в трамвай вошла она. Сколько ей было лет, трудно сказать. Наверное, столько же, сколько и маленькому Кирюше. Тогда у мамочки еще не было своей машины, и они ехали в трамвае. Кирюша же с раннего детства был чрезвычайно женолюбив и то и дело бывал влюблен то в одну, то в другую симпатичную сверстницу. Но когда он увидел цыганочку, у него захватило дух. Настолько она была прекрасна и настолько не похожа на всех Кирюшиных сверстниц.