Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Но! Во-первых, сами соревнования — это же с уроков отпускают на несколько дней. Во-вторых, можно на халяву в учебное время по стране поездить. А главное — спортсмены после соревнований почем зря бухают! Причем с девками-спортсменками — ну и так далее.

До туповатого в некоторых случаях Кирилла наконец дошло, и он заревел: «Что — далее?!» Оказалось — то самое… И Стива уже неоднократно типа приподуспел, пока Кирилл тут на уроках штаны просиживал. Кирилл сначала не поверил, но потом поверил. Когда Стива подхватил на этих соревнованиях, прощу прощения, гонорею, — тогда Кирилл сразу поверил. И даже знал, что тут надо сочувствовать или насмехаться, но сам-то отчаянно завидовал. Гонорею! Гонорея — это вам не шутка! Это же заработать надо! И, воображая, как Стива зарабатывал свой злосчастный недуг, Кирюша неоднократно бешено мастурбировал. Но, конечно, стержень от ручки в уретру — это ужасно. Не говоря о карандаше.

И притом источником заразы была не проститутка, а вполне респектабельная советская девушка: спортсменка, комсомолка, наверняка даже красавица. Чего же можно тогда ждать от проститутки? Страшно вообразить. Нет уж, ну их на фиг!

— Да уж, ну их на фиг, проституток! — с чувством сказал Кирюша. — Лучше бы каких-нибудь чистых поселянок.

— Каким это местом они чистые? — удивился Стива.

— Ну, в моральном смысле, — объяснил Кирюша. — В смысле, что они не испорчены совдейской городской цивилизацией. Что они там живут в патриархальной невинности, лишены всяких порочных соблазнов.

— Так ты что, в деревне собрался жить? — спросил Стива.

— Конечно! Жить следует только в деревне.

— Да ты-то с чего взял? Ты же сроду в деревне не бывал!

— Ну и что, что не бывал. Я читал.

— Что ты читал?

— Многое! «Бедную Лизу». «Барышню-крестьянку». «Записки охотника». «Олесю». Стихи разные читал.

— Киря, ты совсем дурак? — опешил Ольгович. — Это когда все было написано? В прошлом веке! И притом это же художественная литература, там все приукрашено, а ты веришь.

— А вот Есенин в приватной беседе не помню с кем говорил, что деревня — это жизнь, а город — смерть. И так и получилось. А с тех пор еще хуже стало! Индустриализация ваша сраная! Воздух в городах отравлен, вода с хлоркой, шум ужасный, выхлопные газы.

— Кирюша, ты-то не Есенин! Ты хоть раз воду носил? Печку топил? Кашу варил?

— Девок кормил?

— Нет, я серьезно! Ты же всегда жил в благоустроенной квартире.

— Вот и плохо! Жить и зимой, и летом следует на даче. У человека должен быть дом, а не инсула.

— Что?

— Не инсула, а дом, домус!

— Че ты сказал-то, упырь? Ты напился, так не барагозь!

— Это он про Древний Рим вспомнил, — объяснил Олег. — Там только бедняки жили в многоэтажных домах, инсулах, а у богачей был домус — одноэтажный дом с атриумом и внутренним садом, забыл, как называется.

— Опять, бляха-муха, Древний Рим! Кирюша, как ты достал со своей ветошью! Вон, вылазь сейчас и беги на торфяные болота. И живи там на кочке, и пиши стишки про Мальвину! Как Буратино.

— Нет, Пьеро, — уточнил Олег.

— Нет! — настаивал Стива. — Как дубовая Буратина!

— Нет, Пьеро.

— Нет! Буратина!

— Нет, Пьеро, — и тут же спросил: —А как же твоя Америка?

— Что Америка?

— А в Америке разве не так? Разве приличные американцы живут в квартирах?

— Вообще-то да… — почесал затылок Стива.

— Вот именно! Они живут в загородных домах. У них там лужайки всякие, виллы, газоны и все такое. А в город они только по делам ездят. И в Риме точно так же было.

— Ну извини, Олежек, в Риме-то было наоборот! — возразил Кирюша. — Римляне жили в своих домах с садами, но именно что в городе!

— Ну вот видишь, Ярузельский, ты опять здишь, — укорил товарища Стива. — Ясен пень, что в городе.

— Да фиг с ними, с римлянами, а как же американцы? — настаивал Ярузельский. — Ведь они-то живут за городом!

— Да пошел ты! — рассердился Стива. — Ну и что, что за городом, они же не в деревне живут.

— А надо в деревне! Там чистый воздух.

— Кондиционеры на это существуют! Деревня вовсе на х… не нужна, это пережиток архейской эры.

— Нужна! — спорил Ярузельский.

— Почему нужна?

— Да очень просто: по кочану да по капусте! И по самогону с огурцом! Не говоря уже о картошке. Потому что если предположить врагов, то в достаточно отдаленной от административных и экономических центров деревне вам мало того, что не прилетит по башке боеголовкой, но и оккупанты туда вряд ли сунутся. А огурцы, капуста и картошка с самогоном как стояли, так и будут стоять. В смысле, расти и выгоняться. Живи себе! Любые завоеватели захотят что? Да собрать вас в городах и концлагерях, и чтобы вы потеряли волю к сопротивлению, разучились жить на природе, где вы практически неуязвимы.

— Да-да, — поддержал Киря. — Деревня очень нужна.

— На х…я?

— Вот именно, Стивочка, вот именно! В деревнях же живут поселянки.

— Кто?

— Селянки! В смысле, пейзанки.

— А, опять ты про своих селянок! Толпа пейзанок, юбки подобрав, подхватывает Кирю-недоумка и боязливо дергает за член. А тот стоит и в ус себе не дует, лишь слюни капают из большого рта.

— Как-как?! Повтори-ка, пожалуйста.

Стива повторил.

— Да, именно так я и хочу!

— Киря, поимей лучше совесть. Они же все засранки.

— Ах вот как! А Пулемет твой не засранка?

— Пулемета я накормил, потому что под руку подвернулась, а ты что, хочешь всегда таких?

— Да, хочу! Потому что так раньше всегда делалось. Вот Лев Толстой пере…б всех своих крестьянок, они, думаешь, не засранки были? И я тоже хочу, как Лев Толстой. И Пушкин тоже.

— Пушкин не крестьянок е…л, а светских дам.

— Пушкин всех е…л! И я тоже хочу всех.

— Ну ты же не Пушкин.

— Нет, я не Пушкин! Я иной, еще неведомый избранник!

— Слышь, избранник, если тебе нормальные телки не дают, так ты думаешь, что крестьянки дадут? Успокойся, точно так же не дадут. У них в деревне свои хахали имеются.

— Как это не дадут?! Их излупят плетками, и они дадут мне как миленькие!

— Ого! Так ты что, сторонник рабства? — поразился Ольгович.

— Да какого там рабства сторонник, — махнул рукой Стива. — Просто п…страдалец.

— Нет, не просто, — уязвленно возразил Кирюша. — Я, если хотите, сторонник сословно-феодальных отношений!

— Ну я всегда говорил, что ты питекантроп и троглодит, — определил Стива.

— Нет, не троглодит! Но за право первой ночи всегда выступал и буду выступать. Да, а что?! Запомните раз и навсегда: русская духовность основана на классической русской литературе, а та немыслима без сословности. При этом лучшие представители высших сословий испытывали угрызения совести. Не будь этой больной совести, которая сама себя и описывала, — много ли останется от великой русской литературы? Отвечу: ни-че-го. И это правильно, что больная совесть, что угрызения! И я бы их испытывал, будь из-за чего. Дайте же мне эту возможность! Дайте мне миллионы обездоленных и отверженных — и мир содрогнется от терзаний моего обнаженного, открытого всякому страданию сердца! Именно поэтому путь к вершинам духовности для русского человека немыслим без эксплуатируемого большинства! А сейчас?! За кого прикажете мне болеть душой? За пьяных сантехников и спекулянток на базаре? Именно поэтому у нас теперь вместо Толстых и Достоевских — Альтовы и Измайловы!