Андрей Ильенков - Повесть, которая сама себя описывает

Посмотрела: плохо, что шла кровь. Вокруг были пятна. Правда, уже начинало смеркаться, и хорошо, что не было снега. Руки следовало бы забинтовать, но для этого надо рвать юбку, а треск ткани могут услыхать фашисты.

Она опять осторожно выглянула из-за фундамента. Фашисты привязывали тело Бяфы к шесту. Видно, собирались унести в свое волчье логово. Они были так заняты своим черным делом, что совершенно не смотрели по сторонам и не прислушивалась. Ягавая баба оторовала от подола два куска и завязала руки. Она читала, что фашисты всегда были самонадеянны и глупы. Потому-то мы били, и бьем их, и будем их бить.

Вскоре к ним подошло подкрепление, еще один фашист. Конечно, вдвоем им было не сдюжить, вызвали подмогу. Подмога шел медленно, немного пошатываясь, сейчас видно, что был пьян.

Выследить, где находится их логово, не составило для ягавой бабы никакого труда. Прячась за кустами и строениями, она краткими перебежками следовала за оккупантами. Вскоре они дошли до захваченного ими дома, громко кричали что-то на фашистском и ломаном русском языке, но ягавая баба не вслушивалась. Она лихорадочно думала, как стать быть.

Справиться со всеми сразу ей не под силу. Она, хотя и ягавая баба, была небольшого роста и худенькая, недаром ее так легко принимали за девчонку. Можно взять топор, подкараулить и зарубить одного, но двое оставшихся рано или поздно его хватятся, а с двоими ей уже не справиться.

А вдруг искать пропавшего пойдет один? Тогда можно перебить их по очереди. А вдруг не один? И вдруг они вообще будут все время вместе? Кроме того, вообще неизвестно, как они поведут себя, когда ее увидят. Фашисты ведь трусы, они могут и вовсе запереться в доме и вызвать карательный отряд. Правда, как только они запрутся в доме, тут им и смерть, но каратели-то потом приедут, прочешут местность, поймают ее. И прежде чем повесить, будут еще пытать и насиловать. Правда, никаких пыток ягавая баба не боится, она ведь мертвая, но изнасиловать ее они вполне смогут. От одной мысли об этом ягавую бабу затрясло от ненависти. Нет, бесславные ублюдки, этого-то не будет! Никакого карательного отряда не будет. И зачем их рубить топором? Что потом прикажете делать с мясом? Зажарить и сожрать? От этой мысли ягавую бабу передернуло от отвращения. Это же не сладкие Терешечка или Лутоня, это фашисты, жрать их она брезговала. Нет, фашисты не должны ее заметить.

Ягавая баба засунула палец в рот и призадумалась. За козла они ответят. Вот они сейчас напьются своего шнапса и уснут пьяные. А дом случайно загорится, и все будет шито-крыто.

Ягавая баба тихонько обошла дом и его узнала. Этот дом был хорошо ей знаком — один из немногих в саду, он имел ставни на окнах, и она радостно захлопала в ладоши:

— Ай да гостинец фрицам! Ай да сюрприз фашистам!

Тем временем стало совсем темно, и окна в доме — всего их было три — зажглись. Ягавая баба приподнялась на цыпочках и осторожно заглянула в окошко. Стекло изнутри запотело, но разглядеть было можно. Фашисты жарили мясо и пили вино. Они громко кричали на фашистском и ломаном русском языке, чокались стаканами.

Затем самый звероподобный подошел к музыкальному ящику и завел музыку. До ягавой бабы донесся зловещий барабанный бой, оглушительный скрежет, похожий на звуки пилы или сирены, и истерические вопли фашистского певца. Наверное, пел Гитлер. Верзила еще прибавил звука, и все трое задергались в конвульсивных движениях.

Ягавая баба медленно вынула крючок из петли и очень осторожно стала закрывать одну створку ставни. Створка заскрипела, но из-за своей музыки фашисты ничего не слышали. Она закрыла вторую створку и накинула запор, сверху вниз наискосок прижав створки снаружи. Вставила его ушко в петлю и просунула в отверстие толстый ржавый болт.

Бегом обогнула дом и приникла к другому окну — фашисты продолжали свой ужасный пляс, ничего не видя и не слыша. Ягавая баба вынула крючок из петли и закрыла первую створку, затем вторую и так же закрепила болтом.

Вдруг со скрипом распахнулась дверь, и по крыльцу загрохотали сапоги. Ягавая баба, присев, прижалась к стене дома и затаила дыхание. Пьяный молодой голос изо всей мочи прокричал: «Ай донт ноу факен шит!» После этого до нее донеслось журчание, громкий треск испускаемых ветров, а затем шаги и опять скрип двери. Она облегченно вздохнула и подбежала к третьему окну. Ей уже дважды повезло, и она боялась, что с третьим окном возникнут какие-нибудь трудности. Или ставень не станет закрываться, или в нижней петле не окажется болта. Но и здесь все было в полном порядке. Она прежде мельком видела хозяина этого дома, теперь захваченного фашистами, и, благополучно заперев последнее окно, мысленно поблагодарила его за хозяйственную рачительность.

Затем ягавая баба на цыпочках вбежала на крыльцо. Приложила ухо к входной двери. В доме продолжалась оргия. Этот засов закрывался на замок. Она вынула из-за пазухи огниво, которое всегда носила с собой, и щелкнула им. Слабый огонек осветил висящий на засове огромный замок, и даже ключ торчал в скважине. Она вынула замок из ушка и хотела было уже запереть дверь, но вдруг глубоко задумалась.

Она подумала, что если изба загорится, то это будет видать очень далеко, и могут вызвать пожарников. Они приедут и потушат. И увидят, что дом заперт снаружи. И вызовут карателей.

И еще она вспомнила один секрет. Никто этому не верит. А пожарные говорят — дым страшнее огня. От огня человек убегает, а дыму не боится и лезет в него. И там задыхается. И еще — в дыму ничего не видно. Не видно, куда бежать, где двери, где окна. Дым ест глаза, кусает в горле, щиплет в носу. Не говоря уж об угаре. Угар-то, правду сказать, глаз не ест, в горле не кусает, в носу не щиплет и совершенно прозрачный. Но радости от этого никому нет, потому что в некоторых других отношениях он еще гораздо хуже этого… как его? Ну да, дыму!

И вот если залезть на крышу и чем-нибудь закрыть трубу… Нет, не сейчас, когда из нее валит дым, а потом, когда дым уже пройдет, а останется один только угар. То все получится очень тихо и хорошо. Стоит только выждать нужное время. Ждать ягавая баба умела. Только чем закрыть? Жопой сесть. А наверное, горячо, а сидеть на трубе придется долго. Ну ничего, она потерпит.

Через несколько часов фашистская оргия стихла. Ягавая баба, затаив дыхание, подошла к двери и прислушалась. Из-за двери доносился только храп. Она осторожно потянула дверь на себя, рассчитывая, что, если та заскрипит и фашисты проснутся, успеет шмыгнуть с крыльца и раствориться в темноте. Но дверь приоткрылась совершенно бесшумно.

Ягавая баба заглянула в дом. Сразу за дверью была крохотная прихожая с вешалкой и печью. Фашисты храпели дальше, в комнате. Ягавая баба еще приоткрыла дверь и бочком на цыпочках вошла в прихожую и подошла к печи. Здесь было невыносимо жарко, а сквозь щель в плите виднелась груда ярко-красных углей, по которым пробегали синие огоньки. Ягавая баба осмотрела печь и с радостью поняла, что ни на какой трубе сидеть не придется. Вверху была открыта вьюшка. Баба приподнялась на самые кончики пальцев, осторожно задвинула ее. Затем выскользнула из дома в холодную черную ночь. Плотно затворила за собой дверь, закрыла ее на засов, просунула дужку замка в петли, повернула ключ и побежала домой отогреваться. Потом надо будет вернуться и снять засов.