Ян Ленчо - Соло для оркестра

— У нас есть только одна возможность, — сказал Гарик. — Где-нибудь занять.

Я уже прямо видел, как нам кто-то дает взаймы эти двадцать крон. Прямо дрожит весь — возьмите поскорее, для него это очень важно. Никто порядочный не приходил мне на ум. Как я ни ломал голову, никого припомнить не мог. Я знал массу людей, но чтобы у кого занять — ни одного.

— Я сбегаю к Пихрту, — сказал Гарик. — Почищу ему коней. Будут блестеть как стеклышко, и утром остальные почтари лопнут от злости.

— Да где ты его сейчас найдешь?

— Пихрта можно найти только в одном месте: в трактире, — сказал Гарик. — Поезжайте в парикмахерскую к парку. Там причесывают баб, которые идут в театр, и в воскресенье. А деньги я принесу.

— Ну да, я ее посажу, а когда надо будет платить, у меня денег не окажется, тогда я получай по шее, так? Вдруг ты ничего не достанешь?

— Говорю тебе, достану, — говорит Гарик. — Не дрейфь.

Парикмахерша выглядела недоступно. Я сидел на жесткой скамейке у окна и погибал от страха; только бы Гарик нашел Пихрта и принес деньги. Самому мне из этого не выпутаться. Ганду бросить тут нельзя, если я ее брошу, а сам смоюсь, меня все равно выследят. Я листал замусоленные журналы и делал вид, будто я младший брат Ганды. Парикмахерша временами усмехалась, но я сидел насупившись. От запахов парикмахерской у меня болела голова. Мастер обрабатывал какого-то парня; он водил бритвой по его намыленной губе, насвистывая «Аннабеллу». Ну и пакость!

Парикмахерша спешила, как овца, ведомая на заклание. Она крутилась перед зеркалом, и я не мог понять, на кого она больше смотрит — на Ганду или на себя, но мне Показалось, что она себе очень нравится, потому что она зырилась в зеркало, будто встретила кинозвезду.

Гарик причапал в последнюю минуту, прямо у кассы шмякнул двадцатку, а мелочь ссыпал парикмахерше в карман. Я облегченно вздохнул. На улице мы посадили Ганду в коляску и поехали домой. Вдоль Королевской — то есть Соколовской — гулял ветер, и небо затянуло, так что фабричная труба совсем исчезла в этом мраке. Купальник Гарик выбросил в урну, ликвидируя последнюю улику того, что Ганда лазила в воду.

Перед домом я затормозил. В подворотне нашего дома носился здоровенный боров нашей хозяйки. Пошел дождь.

Гарик закурил сигарету и говорит: «Привет, Шупи; привет, Ганда». И только-то. Повернулся и пошел по Соколовской к себе домой. Даже не обернулся. Эта двадцатка, видно, обошлась ему дорого, иначе что бы такое могло испортить ему настроение?

Свиное рыло врезалось в коляску и чуть не вывалило Ганду на мостовую. Я пнул его что было мочи, боров даже подскочил и заверещал так, будто Домас уже держал его в своих мощных лапах над корытом, готовясь резануть.

Гронешка сказала мне спасибо, и я помог ей втащить коляску через двери в переднюю.

— Не хочешь какао? — спросила она. — Или сэндвич с чаем?

Всю жизнь мечтал! Я отклонил приглашение и аккуратно прихлопнул за собой дверь. И уже готов был проскользнуть к себе домой, но под окнами с видом распятого мученика торчал в ожидании меня Боган.

— Шупи, я к тебе, — говорит он. — Кайзерак, этот гад, обжулил меня, а это были деньги на обеды в школе, черт. Если я приду без денег, меня мамка отделает.

— А я что, банк? У меня нет ни гроша.

— Мне надо, чтобы ты мне эти деньги отыграл назад, Шупи.

— Сейчас?

— Не идти же мне дрыхнуть на Манины? Я ж тебе говорю, что домой мне нельзя. Ну не будь дерьмом, поди, пока еще светло! Что тебе стоит, Шупи?

Узнай это мама, она б меня собственноручно отлупила. Она не любила азарта. Достаточно мне было только взглянуть на азартную игру или прикоснуться к картам, хранившимся у отца в ящике стола, и она бросалась на меня, как борец на ринге. Но мне надо вытащить Богана из беды. Мне было вовсе неохота, но не мог же я допустить, чтобы кардинала обыграл этот занюханный мордоворот Кайзерак. О нас бы стали говорить, и во всех окрестных районах стало бы известно, что мы не стоим друг за дружку. После этого с нами могло случиться что угодно. На наш участок могли бы явиться воображалы померяться силой, и стоило бы большого труда выпереть их туда, откуда пришли. Все это отнюдь не вдохновило меня, и ко всему прочему Боган говорит: что тебе стоит!

Кайзерак со своим облезлым братцем уже дожидались. Когда они увидели меня, у них сразу губы вспухли, словно они проглотили по лимону. И тут же набросились на Богана, что так, мол, нельзя и они идут домой. Но Боган не отступил. Я вообще на него удивлялся, чего он с ними валандается. Надо было просто взять их за шкирку и вытряхнуть из них деньги, и дело с концом.

— Ты приводишь на наш двор профессионала, — говорит Кайзерак. — Так какие же мы хищники?

— Во-первых, двор не ваш, а нашей организации, — сказал я. — А во-вторых, ты, засранец, гони живо Богану назад его деньгу, и не будем терять времени. Какая там сумма?

— Двадцать две кроны пятьдесят.

— Играет как грудной младенец, а потом приводит тебя, — сказал младший Кайзерак. Морда у него была пятнистая, а губы распухшие, будто он совал нос в осиное гнездо. — Ежели б мы вас не знали, мы бы вас отсюда вытурили.

— Или наоборот, — сказал я. — Играть будете?

— Я ему гро́ши верну, но только это мошенство. Ты, Боган, весь кривой, как штопор, факт. Не умеешь играть — не садись, а иди к детишкам, право слово, не серчай, парень. Таким макаром мы с братишкой по миру пойдем, херр готт! Еще пара таких остолопов, и мы можем закрывать лавочку. — Он яростно сплюнул на ступеньки и поправил шейный платок. — С этого дня чтобы духу твоего на нашем дворе не было, потому как я за себя не ручаюсь.

— Двор принадлежит организации, — сказал я. — Так что заткни варежку. Мы получили все по наследству от Ворличков, и этот сраный двор тоже, вместе с автомастерской. Или ты хочешь сказать, что Ворлички заливали?!

Они швырнули Богану гроши и удалились по лестнице на галерею. Мы подбирали мелочь, и Боган молчал как убитый.

— Вы дерьмовые рожи! — прокричал Кайзерак.

— Обдиралы и проныры! — заревел его брат.

— Слушай, ты, опухлый, если хочешь, я скажу Гарику, и он устроит тебя работать в зоопарк к слону. Ты мог бы качать ему шары, чтобы они не потели, — хорошая ведь работка, а? Или нам влезть на галерею и размолотить вам хари?

Будь у них ключи от квартиры, они бы еще поерепенились, потому что им было бы куда отступать, но сейчас у них не было такого шанса, и они заткнулись.

Мама ждала меня с горячим ужином. «Горячим ужином» у нас назывался свиной шницель. Шницель означал, что мама либо выиграла, либо получила в стирку солидный узел от какой-нибудь пани, у которой забастовала старая прислуга.

— Ты знаешь, я буду работать на фабрике, — сказала она за едой. — Мне предложили место, и я согласилась.