Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

Как выяснилось в больнице, она потеряла гораздо меньше крови, чем могло показаться. Действительно глубокой рана была лишь в том месте, куда вошло лезвие, а, вытаскивая нож, Диана по счастливой случайности лишь распорола себе мышцу.

– Могло быть гораздо хуже, барышня, – склонившись над ней, сказал врач. – Войди нож вертикально, он бы проткнул вам левое легкое.

Лицо Дианы постепенно обретало здоровый оттенок, но теперь бледным, как смерть, был я – я чувствовал , как бледнею, наблюдая вместе с Глэсс за тем, как врач уверенными движениями сшивал края раны, вонзаясь острием огромной блестящей иглы в плоть моей сестры, и хотя она была под наркозом, я ощущал каждый укол, как будто игла вонзалась в мое собственное тело.

Плечо перевязали, Глэсс обменялась с врачом парой фраз, и мы отправились обратно. Войдя в дом, она опустилась на диван в зале, уставившись в холодное и пустое чрево камина, и Диана свернулась калачиком у нее на коленях и закрыла глаза, а я прижался к ней сбоку. Глэсс гладила меня и сестру по голове.

– Что случилось? – спросила она.

Я все рассказал. Как я и ожидал, она спокойно слушала, не прервав меня ни единым упреком, лишь изредка издавая неясные понимающие звуки, похожие на слабые стоны, доносившиеся из ее комнаты по ночам, когда в Визибле были гости.

– Ясно, – сказала она, когда я закончил. – Вы защищались, и это было абсолютно правильно. Мы ни перед кем не должны отчитываться. Никому ничего не должны. Вы меня поняли?

Я ничего не понял, но в ответ кивнул с серьезным видом. Диана ничего не ответила – возможно, она спала, а возможно, просто очень устала. Я бросил взгляд на ее лицо, наполовину закрытое темными, влажно спадающими на лоб волосами, и внезапно вспомнил, что уже несколько часов в моей голове вертится один вопрос.

– Глэсс, – поднял голову я. – А что такое «шлюха»?

Как бы странно это ни звучало, но события того дня стали прелюдией к затяжному периоду взаимной недолюбви-недоненависти Глэсс к этим там . Поздно вечером, когда мы с Дианой уже переоделись ко сну, снаружи раздался яростный стук. Мы спрятались за спиной матери, решительно распахнувшей дверь. На пороге стояла одетая в дешевый сарафан маленькая жилистая женщина с резкими чертами лица, неубранные волосы которой прядями свисали то тут, то там.

– Ваша дочь ранила моего ребенка! – завопила она, набросившись на Глэсс. Резкий голос, который унаследовал от нее Обломок, срывался. – Я заявлю на вас в полицию – уже давно пора было, вы…

– Грязная шлюха? – спокойно перебила ее Глэсс. – Это вы научили своего сына таким словам? Мой мальчик спросил меня, что это значит. Может быть, вы ему объясните?

Не дожидаясь ответа, она подозвала Диану, стянула с нее пижамную кофточку и, быстро освободив плечо от повязки, выставила на обозрение ошарашенной женщины зашитую рану, на которой запеклась корка крови, в слабом свете лампочки в прихожей казавшаяся бездонным рвом.

– Как видите, моя дочь тоже пострадала. Еще немного – и она лишилась бы левого легкого. Или истекла бы кровью, если бы нож попал в сонную артерию, вы что, не понимаете?

Глэсс осторожно закрепила повязку и отодвинула Диану в сторону. Ее голос зазвучал нараспев , и слова, слетавшие с ее уст и покачивавшиеся в воздухе, как корабли на беспокойных волнах, против воли заставляли прислушаться.

– Знаете, что я думаю? Я думаю, что проблема не в вашем сыне, не в моей дочери и не в каком-то грязном ругательстве. Проблема не в том, что вы и другие матери почему-то считаете, что ваши дети лучше моих. Я думаю, истинная проблема в том, что вы несчастны. Очень несчастны . Настолько, что вам приходится опускать и обзывать других людей отвратительными словами, которым от вас учатся ваши такие же несчастные сыновья, и от этого страдают мои дети, чего я терпеть не намерена!

Мать Обломка молча уставилась в землю. Я не знал, почему она пришла именно сейчас, через много часов после происшествия у Большого Глаза. Была ли она слабой женщиной или просто долго собиралась с силами, чтобы решиться выступить против Глэсс, я не знал тоже. Но было очевидно, что все ее мужество улетучилось в один миг.

– У меня есть к вам предложение, – сказала Глэсс, в мгновение ока вновь обретя спокойствие. Я никогда не видел, чтобы так резко менялось ее настроение, и от этого мне стало не по себе. За спиной у матери я нащупал руку Дианы и схватился за нее. – Я поставлю чайник, и мы с вами сядем на кухне и поговорим.

– Нет, не надо, – поспешно ответила женщина, хотя под властью голоса Глэсс она, словно одурманенная пением сирены, уже вошла в прихожую.

– А вы, – обернулась Глэсс к нам с сестрой, – идите чистить зубы – и марш в кровать. И не забудьте выключить свет! Я потом проверю.

Последнее, что я помню из этого вечера, – удаляющуюся сухощавую спину матери Осколка. Прошло два месяца, и он исчез из нашей школы, а его семья, собрав пожитки, точно так же бесшумно исчезла из города. Вскоре после этого так же исчез маленький рыжеволосый разбойник с глазами без ресниц, что показалось мне каким-то волшебством; впоследствии я долгое время был уверен, что стоило только зазвучать сверхъестественному, ошеломляющему пению Глэсс, как все переворачивалось с ног на голову, привычный мир менялся, и, казалось, даже Солнце меняло траекторию и начинало вращаться вокруг Земли.

– О чем они там говорят? – спросил я Диану, закрыв за собой дверь в детскую. – О нас?

– Я не знаю, – покачала головой сестра.

Одной рукой она потянулась к выключателю, а другой показала на скомканную пижаму, лежавшую у нее на кровати.

– Хочешь надеть мою?

– Нет.

– Хочешь спать в моей кровати?

Я покачал головой.

– Почему?

Я не знал и поэтому лишь пожал плечами.

– Ну, тогда я гашу свет.

В темноте я прошлепал к своей кровати и залез под одеяло. Несмотря на то что усталость проникала в каждую клеточку моего тела, от пережитого волнения я не мог уснуть. Мы пережили день, принесший нам славу победителей. Мы сражались как герои, и поле битвы было залито кровью. Мы одержали верх над противником, имевшим явное превосходство. На другом берегу реки, я был уверен, на крыши домов спускались первые серебристые лучи лунного света, которые, проникая в детские сны, навсегда оставляли в них память о Битве у Большого Глаза. Теперь нас навсегда оставят в покое. Мы обрели неприкосновенность. С моих плеч как будто упала невиданной тяжести гора – такое облегчение я ощутил, осознав, что мне больше не надо бояться.

– Ты была великолепна, – громко прошептал я, обращаясь к Диане, чья кровать стояла на другом конце комнаты. – Ты попала прямо в яблочко. Потрясающе!

– Я промахнулась, Фил, как промахнулась мимо этой глупой рыбины.