Элизабет Говард - Смятение [litres]

Сегодня пятница, и обе они поедут домой, потому как Арчи приедет: в субботу год исполнится со смерти матери – дата, о которой папа слова не сказал, однако все остальные в семействе остро воспринимали ее. Что-то вроде противоположного дню рождения, думала она, день смерти, только на самом деле хуже не станет оттого, что ее мама мертва уже триста шестьдесят пять дней, а не триста шестьдесят четыре или шесть. Хорошо, что Саймон будет еще в школе. «Но я потому только довольна, что ему было бы хуже, если б он там не оставался, на самом-то деле я не рада . На самом деле я ничему не рада», – говорила она Клэри, пока они ждали автобус, чтобы отправиться на курсы.

Клэри согласилась.

– И я тоже ничему. По-моему, жизнь страшно унылая. Если почти все переживают времена похуже наших, то я вообще в этом смысла не вижу.

– Мне кажется, это просто из-за войны, – сказала она.

– Откуда нам знать? Мы никакого представления не имеем, какой бы была жизнь, не будь войны.

– Мы можем помнить . Всего-то три года с хвостиком после мирной жизни.

– Да, но тогда мы детьми были. Послушными всяческим щенячьим правилам, что Они установили. А теперь, когда мы становимся Ими, попросту кажется, что правил еще больше.

– Например?

– Ну вот, смотри, – подумав, начала Клэри. – Ни ты, ни я не хотим достичь жуткого совершенства в машинописи и скорописи. Мы жили в детстве , не мечтая уметь писать на машинке по шестьдесят слов в минуту.

– Это могло бы пригодиться, если ты собираешься стать писателем. Взгляни на Бернарда Шоу.

– Он, уверена, изобретает что-то на собственный лад. Да и то только потому, что он хотел этого. Но вообще-то мужчинам не приходится учиться печатать на машинке.

– Приходится им сплачиваться и убивать людей, – грустно заметила Полли. – Беда в том, что мы так и не разобрались, во что верим. Мы просто все еще пребываем в безотрадной путанице неверия.

Подошел автобус. Когда они сели в него, Клэри сказала:

– Не верить – это не то же самое, что неверие. Во что мы не верим?

– В войну, – разом ответила Полли. – Я совершенно не верю в войну.

– От этого, в общем, нет никакого проку, ведь она нам досталась.

– Ну, ты меня спросила . Ты думаешь о чем-то.

– О Боге, – сказала Клэри, – я не верю в Бога. Хотя на самом деле мне приходило в голову, что их, возможно, целая куча, оттого-то и такая мешанина кругом – они ни в чем один с другим не соглашаются.

– Я могу быть против войны, – сказала Полли, продолжая размышлять. – Тот факт, что она нам досталась, ни туда ни сюда не годится. Я против идеи ее. Как Кристофер.

– Он недолго держался. Отправился в армию записываться. И только оттого, что у него какие-то нелады со зрением, его не взяли.

– Он отправился, не веря в нее, потому что посчитал несправедливым предоставить другим делать грязную работу. У него есть принципы.

– Да будет тебе, ты веришь в них ? Если да, то в какие именно?

Однако они уже доехали до Ланкастер-Гейт, и осыпающиеся, вздувшиеся пузырями колонны оштукатуренного здания, где им предстояло последующие шесть часов выстукивать на пишущих машинках то, что Клэри звала музыкой гастингского причала, учиться писать: «Уважаемый сэр! Благодарим Вас за Ваше письмо от 10-го сего месяца…» – в невразумительном бумагомарании, сражаться с ведением двойной бухгалтерии, которую они обе просто-таки ненавидели.

– Мне она безумием кажется, – призналась Клэри после первого занятия. – Либо у тебя нет денег, чтобы вносить их в столбцы и колонки, либо, наоборот, у тебя их масса, и в таком случае нужды в таблицах нет.

– Глупенькая, мы же не свои деньги будем вносить, а нашего будущего богатого нанимателя.

День был обозначен обеденным перерывом, когда они съели по сэндвичу и выпили розовато-коричневого чаю, отдававшего металлическим чайником. В подвале имелось помещение, где обучающиеся могли собираться по сигналу на обед, а желающие – купить себе сэндвичи. Пока еще они ни с кем не сошлись для веселой болтовни, все их однокашники казались глубоко увлеченными ученьем, к тому же курсы были ускоренными, так что в любом случае времени для братания не хватало. Обычно им удавалось на обед выбираться на свежий воздух, в парк, где они и уминали свои сэндвичи. В это утро, однако, в их классе появилась новенькая, по виду очень отличавшаяся от всех остальных. Начать с того, что была она очень намного старше, но и почти все остальное в ней было иным. Невероятно высокая – просто возвышалась над всеми остальными, – но с длинными, худыми руками и ногами с изящными лодыжками. Ее серые, как сталь, волосы были сбиты в небрежный пучок и с одной стороны головы острижены короче, носила она черный жакет, довольно небрежно расшитый лютиками и маками. Однако больше всего их обеих поразило ее лицо. В отличие от всех остальных она совсем не пользовалась косметикой, кожа ее была ровного оливкового оттенка, очень тонкие темные брови дугой вздымались над глазами, о поразительном цвете которых девушки так и не пришли к согласию.

– Вроде бледно-серовато-зеленые, – решила Клэри.

– Голубого больше. Аквамариновые, что скажешь?

– Сказать-то я могу, только ничего не выйдет, если это написать. На самом деле этим их на опишешь .

– А я бы поняла, что это значит.

Они решили перекусить сэндвичами в подвале в надежде познакомиться с новой ученицей, но той не было. Ее отсутствие подогрело любопытство.

– По-моему, она иностранка.

– Нам это известно. Мы слышали, как она говорила «спасибо» мисс Хэлтон.

– Так, по-моему, она из королевской семьи какой-нибудь малой центральноевропейской монархии.

– Или, возможно, ее какой-нибудь американский генерал привез. Уверена, им разрешают брать с собой за границу своих любовниц. Знаешь, вроде того, как Стенли брал с собой ящики порта, когда исследовал Африку.

– Право слово, Клэри, это совсем не одно и то же.

– Она может быть королевской крови и чьей-то любовницей.

– Должна заметить, на жену она совсем не похожа.

– Возможно, она была замужем в юности за каким-нибудь страшным пруссаком-мужланом. Потом все ее дети умерли от туберкулеза, потому что в замке стоял жуткий холод, и она сбежала. – Клэри не так давно купила за пенни на букинистическом развале «Мотыльков» и настолько увлекалась Уидой [28] Уида – псевдоним английской писательницы Марии Луизы Рамэ (1839–1908), автора сентиментально-приключенческих романов («Мотыльки» один из них). Псевдоним воспроизводит «младенческое произношение» имени Луиза. , что это повлияло на ее восприятие людей. – Целые недели блуждала она по континенту в крестьянской одежде, потом спряталась на пароходе, на котором и прибыла сюда.