Элизабет Говард - Смятение [litres]

Две недели спустя ее отправили домой в Сент-Джонс-Вуд с болтливой медсестрой средних лет, которой предстояло в течение месяца научить ее, как пользоваться «тампаксом», и следить, чтобы мамаша по-прежнему близко не подходила к ребеночку, разве что для кормления или когда он плакал. «Малец – золото, я вам так скажу!» – восклицала сестра. Она часами рассказывала Луизе о своем последнем месте у титулованной леди в большом загородном доме, где имелся надлежащий штат прислуги и ей не приходилось таскаться с подносами вверх и вниз по лестницам. Весь штат Луизы состоял из очень старой леди, которую Ци вырвала из благостной отставки и прислала на месяц поварихой. Она являлась после завтрака выслушать, что Луиза желает на обед, но никогда то, что просилось, на стол не попадало: или выяснялось, что этого в магазинах нет, или, как подозревала Луиза, потому, что миссис Корсоран не желала этого готовить. Сестра Сандерс, мало того, что сноб, еще и с норовом была: требовала, чтобы Луиза оставалась в постели две недели из четырех, пока она будет в доме, и заставляла ее после этого предаваться скуке отдыха днем. Еще у нее была ужасающая привычка приносить малыша, когда тот был голоден и плакал, и укладывать в корзину на другой стороне спальни, где тот добрых пятнадцать минут заливался в ожидании кормления. «Пусть, пусть сам себя изведет, только спать после этого получше будет», – приговаривала сестра милосердия, оставляя мать и дитя в столь безрадостном состоянии. Луиза не могла выносить этого, но, когда она вставала с постели и брала малыша на руки, тот не переставал плакать (она до того боялась сестры Сандерс, что не осмеливалась начинать кормление, пока не получала позволения). Младенцу Луиза, как ей казалось, не очень-то нравилась: даже во время кормления он редко ловил ее взгляд и отворачивался, когда она пыталась (при том, что сестры Сандерс рядом не было) поцеловать его. На половине каждого кормления сестра Сандерс брала малыша и хлопала его по спинке, пока у того головка не дергалась и он не отрыгивал.

– Ему спинке не больно? – не удержалась Луиза от вопроса в первый раз.

– Спинке больно? Вот те раз, да за кого ж вы меня принимаете-то? Спинке ему больно? Нам надо, чтоб из него воздух вышел. Мамочка тебя не понимает, ведь так? Бедная крошка. – И так далее и так далее. Луиза считала дни, остававшиеся до ухода сестры Сандерс. Няня, пришедшая ей на смену, казалось, никак не могла быть ужаснее ее: начать с того, что она была молодая и к тому же обучалась в «Отеле малюток» тети Рейч. Может, у нее хоть какая-то компания появится. Однако Мэри, когда пришла, отпугнула ее своей тихой уверенностью, и, поскольку обе оказались примерно ровесницами, обеим было весьма трудно понять, как вести себя в том положении, в каком они оказались. Малыша Мэри полюбила сразу, и ему она, похоже, понравилась, что было уже кое- что. «Он мне улыбнулся!» – сказала она сестре Сандерс утром, когда та уходила. «Воздух, – ворчливо бросила сестра Сандерс. – Это всего лишь воздух». Она ушла после обеда, и Луиза почувствовала впервые за много месяцев некий душевный подъем. На выходные должна была Стелла приехать, Мэри приглядит за малышом, и они смогут пойти погулять между кормлениями. Меж тем ей в первый раз предстояло самой покормить маленького в два часа.

Она помнила (ныне с горечью), как взлетала вверх по лестнице, полная добрых намерений: она его покормит, поговорит с ним, на руках покачает и – без зловредного присутствия сестры Сандерс – он откликнется. Мальчик спал, и, прежде чем разбудить, она приготовила все для того, чтобы его перепеленать. Делать это ей приходилось нечасто, умения и сноровки еще не было. Потом она бережно извлекла его из корзины. Малыш промок насквозь и принялся плакать еще до того, как оказался у нее на коленях. Снять мокрый подгузник было легко, а вот заменить его на чистый – это другое дело. Младенец уже заходился в крике, выгибал спинку и метался из стороны в сторону. Она положила его на пол поверх заранее разложенных подгузников, но понадобилась целая вечность, чтобы завернуть и заколоть их, потому как она очень боялась уколоть его булавкой. Под конец лицо малыша сделалось красным, он (она это чувствовала) был в ярости на нее – до того рассердился на деле, что для начала отказался от молока, просто бился головкой ей в грудь и продолжал реветь. Только она стала безумно предполагать, уж не накормила ли его напоследок сестра Сандерс сухим молоком из банки, купленным по ее требованию, как вдруг малыш больно ухватил ее за сосок и принялся сосать, укоризненно уставившись на нее своими серовато-голубыми глазами. В середине кормления зазвонил телефон, она, положив младенца на плечо, спустилась вниз и взяла трубку. Звонил Майкл. Он вырвался на пару ночей домой и приедет прямо к ужину.

– Стелла приезжает, – уведомила она.

– Вот и хорошо, – обрадованно отозвался он. – Будет здорово снова повидаться с ней. Как Себастиан?

– Себастиан? Ой! Только что срыгнул мне на плечо.

– Бедный малый! Ладно, увидимся позже, милая. Дракоша улетела?

– Да, только что. Новая няня придет к чаю.

– Великолепно. Я вас обеих поведу куда-нибудь, если захочешь.

Она вернулась в детскую и довершила кормление. Как-то смешно называть такую кроху Себастианом, подумала она. Имя ей, в любом случае, не очень-то нравилось, но Майкл утверждал, что это семейное имя.

Вскоре пришла Мэри и, не теряя времени, прямо в своем сиренево-белом полосатом хлопчатобумажном платье принялась купать малыша.

Выходные же, увы, радости как-то не доставили. Именно тогда она и обнаружила, что она – это два разных человека: со Стеллой – одна, а с Майклом – другая, а с ними двумя она не знала, какой ей быть. К тому же в ней теплилась надежда, что она уломает себя поговорить со Стеллой о своем внушающем ужас отсутствии материнского чувства: та была единственной, с кем, она чувствовала, можно пойти на такой риск. Однако не пошла дальше того, что призналась, как жутко было в родильном доме, и Стелла слушала сочувственно, сама вспомнила, как отец ей рассказывал, что все хорошие медсестры либо в крупных больницах, либо за границей, что частным родильным домам приходится довольствоваться отбросами. От этого ей стало получше: то было признание того, что время сейчас плохое, о чем она не слышала ни от кого другого.

– Ужасно было больно? – спросила Стелла, и она смогла сказать: да, было. Потом пришло время кормить ребенка, а посреди кормления и Майкл приехал. В те выходные ее не оставляло ощущение, что, несмотря доброжелательное друг к другу отношение, у Майкла со Стеллой, по правде говоря, не было ничего общего, кроме нее самой. Он позвонил матери в первый вечер и долго разговаривал с ней.