Элизабет Говард - Смятение [litres]

– Тебе же шафер понадобится, ведь так?

– Думаю, понадобится.

– Я буду твоим шафером, буду рядом, – сказал он. – Если хочешь. – И улыбнулся второй раз, а Ричард уже в который раз подумал, красивее ли его друг, когда улыбается, или когда – нет.

– Ты всегда будешь мне ближе всех, – сказал он, не успев остановить себя. – Звучит как-то слащаво, верно?

И Тони, голосом самого нелюбимого их преподавателя, ответил:

– Очень опасаюсь, Ричард, что так и есть.

Слава всем святым, Тони не остановился в гостинице. Родители подняли Ричарда наверх и положили в постель. Это означало, что теперь ему придется всю ночь оставаться в одном положении – обычно кто-то переворачивал его, но он об этом не говорил. «Выспись хорошенько, тебе отдых нужен», – сказали ему, и опять он знал: если вернется и будет жить с ними, то у них отдыха не будет никогда. Он лежал, как казалось, не час и не два, давая себе слово по-доброму относиться к Норе, только в конце концов не выдержал и отправился обратно в Уэльс с Тони.

Кристофер уже минут двадцать пробыл внутри церкви, где стоявший на улице лютый мороз казался немного теплее, зато и темно было основательнее. Огни от медных канделябров в вечернем сумраке казались желтыми. Было всего два часа дня, а казалось, что день уже подошел к концу. Он был единственным распорядителем, свадьба была небольшой, и, если честно, так и казалось, что пришедшие на нее затеряются в просторной церкви. Он проводил м-ра и миссис Холт на передние места с надлежащей стороны. Странно, до чего некоторые люди ужасно выглядят в лучших своих нарядах, подумал он. Даже он понимал, что миссис Холт непривычно носить шляпу, как и м-р – выходной темный костюм. Жениха в кресле ровно катил по проходу симпатичнейший молодой парень, золотисто-рыжий, темноглазый и хромой. В сравнении с ним малый в кресле (его будущий шурин) выглядел довольно обыкновенно, то есть так его лицо выглядело, все остальное обыкновенным никак не назовешь. Тетя Вилли прибыла с Уиллсом, Лидией и Невиллом. Лидия обвила его руками со словами: «Я духами надушилась. Даю тебе их понюхать». Поверх длинного желтого платья на ней было теплое пальто. Невилл нарочито пошел в самую глубь церкви, тогда как тетя Вилли, удерживая старающегося вырваться из ее руки Уиллса, расцеловалась с Кристофером и сказала, как приятно снова увидеться с ним. Возвратился Невилл.

– Полагаю, Нора знает , что у него рук нет, – сказал он. – Под пальто это как-то скрыто, но все ж видно, что у него их обеих нет.

– Так говорить нельзя, Невилл, это затрагивает личность, – выговорила Лидия своим самым уничтожающим голосом.

– Дети, дети. Хватит разговоров.

Уиллс, так и не вырвавший у Вилли свою руку, попытался усесться на пол:

– Когда мы уйдем отсюда?

– А где Роланд? – спросил Кристофер.

– У него горло заболело, и я вместо него взяла Уиллса, чтобы Эллен было полегче. Дюши передает тебе привет, приглашает приехать и побыть у нас, когда ты сможешь вырваться. Мы найдем себе места. Лидия, ты останься с Кристофером.

Орган заиграл что-то непонятное из Баха, и вдруг приехало сразу много людей. Медсестры, ухаживавшие за Ричардом, его сестра, толстая и грустная на вид, а за ними три кузины, Луиза, Полли и Клэри, все выглядевшие по-взрослому в шляпах, оставлявших в тени их лица. Было славно видеть их и вспоминать о временах, проведенных в Хоум-Плейс летом. Потом мама с Джуди, тоже в платье, как у Лидии.

– Я подружка невесты.

– Всего лишь одна из них, – заметила Лидия.

Девушки оглядели друг друга.

– Я свой жемчуг надела. И перманент сделала.

– Вижу. – Волосы Лидии, прямые и сияющие, цвета темного меда, свисали у нее ниже плеч и удерживались надо лбом желтой бархатной сеткой. На ней природной короной покоился узкий венчик из лютиков и маргариток. Тот же самый венчик на Джуди выглядел неподобающе неуместно. Однако цвета выбирала Нора, она предписывала и из чего должны быть венки. Сочувствуя Джуди, Кристофер неловко обнял ее.

– Платье мне не помни, – сказала та.

Вернулась мама, извлекала из картонной коробки букет невесты.

– Она будет с минуты на минуту, – сказала она.

Приехала Анджела. Они не виделись целую вечность. На ней были изумрудно-зеленый пиджак, под которым плечи ее казались значительно шире, и очень короткая облегающая юбка, открывавшая ее прелестные длинные ноги в чулках как у кинозвезды. Она перестала безудержно выщипывать брови, а губы ее, так похожие на мамины, теперь окрашены розовой помадой, а не ярко-красной, вроде почтового ящика и пожарного крана, как в последний раз, когда он видел ее.

– От тебя очень славно пахнет, – сказал он, когда она поцеловала его (духи Лидии оказались лавандовой водой). – Жаль, что тебя вчера не было. – Анджела так и не пришла.

– Извини, Крис. Так уж… получилось. Где мне сесть?

– На любом месте с этой стороны. Я через минуту к тебе подсяду.

Он вновь повернулся к двери, и вот уже появились его отец с Норой, она – в длинном белом платье и в фате, почти скрывавшей ее лицо. Обменявшись с отцом натужными дежурными улыбками, он произнес:

– Нора, ты выглядишь потрясающе!

Она кивнула, он видел ее глаза, блиставшие от возбуждения за вуалью. Пауза, пока мама выстраивала подружек невесты за Норой, та взяла отца под руку, орган грянул музыку, какую от него ждали. Ему было видно священника, стоявшего на ступенях пред алтарем. Мама взяла его под руку, и они скользнули по боковому проходу на свои места, он с Анджелой во втором ряду, мама – впереди.

Во время службы он раздумывал, понимает ли Нора, что делает. Вспоминал время, когда она хотела быть монахиней, «невестой Христовой». Надеялся, что нет у нее ощущения, будто она в жертву себя приносит: меньшую, полагал он, по значимости, поскольку Ричард все же не Бог, только все равно жертву. Представление о жертвенности вызывало у него тревогу: он чувствовал, что сам способен выдержать жертву лишь краткую и резкую, а Нора наверняка на такое не пойдет, и будет это продолжаться, пока либо она, либо Ричард не умрут. Это обратило его мысли к Оливеру – нынче ему, наверное, уже лет восемь, а собаки живут не многим больше двенадцати-четырнадцати лет. Незачем и думать об этом. Часто то, что целую вечность тревожило его, оказывалось не таким уж и плохим, как ему представлялось, а порой ничего и вовсе не случалось. Вроде призыва в армию: стоило ему решить, что он обязан согласиться стать солдатом или чем-то вроде, как его помели за ненадобностью. Со зрением у него непорядок, не говоря уж обо все этой шоковой терапии. Вот тогда он и пошел на фермера работать, который вообще-то был рыночным огородником. Выращивал акры овощей, кое-какие салаты, кое-какие фрукты и позволил Кристоферу использовать рабочий фургон под жилье на выходные за очень низкую плату. Фермер с женой вполне привязались к Кристоферу и предлагали ему комнату в своем доме, но ему, если честно, нравился фургон, который он обустроил под дом для себя и Оливера. Ферма располагалась сразу за Уэртингом, у него был мотоцикл, чтобы ездить за продуктами и за всем другим, что понадобится. Питался он в основном овощами с фермы плюс картошкой с хлебом. Стал вегетарианцем, решив, что нельзя любить животных, как он любил, а потом есть их, так что свой мясной рацион он отдавал Оливеру. Раз в неделю ужинал с Херстами, в остальное же время готовил себе на примусе. У него была керосиновая лампа, духовка на керосине и спальный мешок, так что было вполне уютно, даже зимой, еще мама подарила ему радиоприемник на Рождество. Все у него было в полном порядке. Работал, не жалея сил, не страдал от одиночества, хотя и понял, увидев сегодня Полли, до чего ж он тосковал по ней. Боже, до чего ж она хороша вот сейчас, когда в церковь заходит! Луиза, с которой он никогда особо и не разговаривал, выглядела довольно старой в серой беличьей шубе (чего он не одобрял: это же жуть какое количество белок на такую шубу пошло), Клэри выглядела почти так же, как и всегда, только ростом выше да шляпу малость по-глупому носит, зато Полли в пальто цвета темно-синих гиацинтов и голубой шляпе, скрывающей ее белый лоб и медного цвета волосы, выглядела неприступно пленительно – она вдруг настолько повзрослела, что он чувствовал, что и знать не будет, о чем с ней говорить.