Элизабет Говард - Смятение [litres]

На следующий день он послал ей розы с карточкой, на которой написал, что надеется, она хорошо выспалась, и не позвонит ли она ему? Слегка удивился, когда она позвонила. Он пригласил ее на встречу Нового года, они прилично напились и под конец оказались в ночном клубе, где от джина с травкой она отключилась.

Первые любовные утехи с ней разочаровали: было в ней что-то отработанное и бездушное, что вызывало в нем грусть и в чем он ощутил ущербность, выходившую за рамки Джо Бронстайна. В постели она вела себя, как будто ей постоянно утром надо было успевать на поезд в восемь десять, зная, что всю дорогу предстоит стоять. Однако в остальное время, когда он водил ее гулять, осматривая Лондон (который она, похоже, знала так же мало, как и он), во время поездок за город, когда удавалось достать что-либо из средств передвижения, в кино, когда погода портилась, когда они проводили вечера у него в квартире, ели консервы из индюшачьих грудок или стейки, которые удавалось купить в военторге, а он обучал ее играть в шахматы, она расцветала. Он держал себя с ней очень ровно, терпеливо и всегда вежливо: не хотел, чтобы она путала признательность с любовью. Как он полагал, она любила кого-то, кто погиб, но она ему о нем не рассказывала, а он – не расспрашивал.

Он успел на последний поезд до Оксфорда, и, когда прибыл, она ждала его на платформе, как он и думал. Стоял жуткий мороз, поезд опоздал, и он ковылял по платформе, едва не упав в ее объятия. Они поцеловались: лицо у нее замерзло, от нее пахло мятой. Внутри видавшего виды «эмджи», подаренного ей семьей бог весть когда, к двадцать первому дню рождения, поцеловались более основательно.

– Ах, Раймонд! Я так по тебе скучала!

Он был в отъезде всего лишь двадцать четыре часа.

– Вернулся, как только смог.

– О, я знаю! Я тебя не виню.

В салоне было жутко холодно, от их дыхания запотевали окна машины.

– Давай поедем, дорогая.

– Да, разумеется. Ты замерз, должно быть. – Она отерла ветровое стекло своим довольно ворсистым шарфом. Она обожала, когда он произносил «дорогая».

– Все прошло хорошо? – спросила она, постаравшись придать своему голосу, сколько смогла, легкости и беззаботности. Ей смертельно хотелось услышать все подробности о свадьбе, не то чтобы ревность мучила или еще что, столь же идиотское, просто ей интересно было знать о нем все.

– Очень хорошо, по-моему.

– Невеста была в белом?

– О да. Все как положено. Подружки невесты, знаешь ли, в церкви и все такое.

– Мило, должно быть, прошло. – И подумала: «А я должна ото всего от этого отказываться». Она так часто представляла себя медленно проходящей по церковному проходу, ее сияющее ликованием лицо частично скрыто рядами старинных кружев – как в конце всех ее любых кинофильмов. Но теперь, когда война окончена и Раймонд получил возможность оставить эту жуткую женщину, на какой женат, впереди одно только бюро регистрации. Впрочем, какое значение имеют эти мелочи в сравнении с их удивительными, уникальными отношениями?

– Должно быть, тебе все же пришлось помучиться, – сказала она. Это было уже намного позже, после того, как они оставили стоять машину возле громадного эдвардианского дома из темно-красного кирпича, в котором у них обоих были комнаты. Начать с того, что со всеми другими они были вместе еще в Кэбл-колледже, однако после того, как четверо мужиков вломились к ней в комнату и пытались залезть к ней в постель, Раймонд все чудесным образом устроил, чтобы они удалились. Каждый день их забирал автобус и отвозил в Бленэм. Среди их коллег было распространено мнение, что они спят вместе, что было не так. Они жили в состоянии целомудренного, романтического напряжения, когда она еще больше восхищалась Раймондом, потому что находила это таким невыносимым. Они очень близко подошли к соитию, однако ценность, которую он придавал ее девственности, казалось, превосходила все. Ей бы очень хотелось, чтобы, оставаясь таким же благородным, он в то же время уступил желанию. Потом он мог бы выразить сожаления, униженно просить прощения, а она была бы нежна и великодушна. Она столько раз репетировала эту сцену, которая, увы, до сих пор, к несчастью, не была исполнена.

– Я хочу сказать – в такой ситуации в целом, – продолжил она. Они были в ее комнате, и она готовила Раймонду какао, поскольку свой лимит на виски в местном баре он уже выбрал. Она зажгла маленькую газовую горелку, но они по-прежнему оставались в пальто. – Полагаю, тебе пришлось притворяться перед всеми.

– Как это?

– Ну как же… – Она запнулась, с трудом одолела себя. – То есть это же была совершенно нормальная ситуация. – Она представила, как он стоит рядом с женой, заученно улыбаясь и пожимая руки гостям.

– Ах, это. Да. – Он вдруг вспомнил, как следил взглядом, когда шафер нагнулся, чтобы надеть Норе кольцо, поскольку жених сделать этого был не в состоянии, – горький момент, который как-то раскрыл ему будущее положение Норы, как ничто другое. Слезы сами собой навернулись на глаза. – Было такое, – хрипло выговорил он.

– О, дорогой мой! – Она бросилась на колени перед его креслом. – Я и не думала расстраивать тебя! Давай поговорим о чем-нибудь другом!

– Ты в конструкторе понимаешь? – спросил Невилл в поезде, когда они возвращались в Хоум-Плейс.

– Конечно, понимаю, глупенький. Лично меня он никогда не интересовал.

– Так вот, если сделать длинные рейки, их можно было бы приладить к его культям… они у него есть, я видел под пиджаком… а на них поставить небольшой моторчик, то можно соорудить что-то вроде рук, когти , во всяком случае, и тогда он смог бы поднимать всякие вещи. Чуть-чуть на кран похоже, – разъяснил он: Лидия никогда ничего не понимала в механике.

– По-моему, это ужасно так говорить о бедном Ричарде.

– Вот и нет, вот и нет, вот и нет, – парировал он. – Я стараюсь придумать такое, что поможет ему, а это куда больше, чем то, с чем ты носишься. От твоего одного прискорбия ему ни малейшей пользы нет.

Она умолкла, а он всю оставшуюся часть пути раздумывал, быть или не быть ему изобретателем.

– …и папочка так доволен, что мы будем жить во Френшеме. Если бы дом реквизировали, одному богу известно, что бы с ним произошло, и, во всяком случае, он считает, что наши планы, как его использовать, намного лучше, чем планы правительства.

Они вернулись в гостиницу, где он провел ночь, и Норе предстояло занять номер, в котором останавливались его родители. Администрация гостиницы прислала цветы. Пунцовые и розовые гвоздики с гипсофилами буйствовали в хрустальной вазе. Еще принесли тарелку винограда, большую часть которого они съели. Завтра их повезут во Френшем.