Элизабет Говард - Смятение [litres]

– Ты устал, – сказала она, опережая его. – Сейчас я тебя устрою.

Полчаса спустя, когда все было сделано: спина его протерта хирургическим спиртом, зубы вычищены, моча собрана в грелку, лекарство принято, ночная рубашка с короткими рукавами на него надета (это куда удобнее, чем пижама, как верно заметила она, купив ему ее), когда его подушки, в том числе и одна особенная, удобно разложены, – она нагнулась и легко поцеловала его.

– В три часа приду перевернуть тебя, – сказала она, – и дверь оставлю открытой, так, чтобы ты позвать мог. Я тебя всегда услышу. – Она погасила свет и пошла в соседнюю комнату, и ему было слышно, как она готовится ко сну. И неожиданно, так всецело, что самого ошеломило, его тронуло то, что повела она себя так, словно вовсе ничего нового и не произошло.

Тони дождался, пока Ричард уехал со свадебного пира с Норой в лимузине, в который он и помог ему забраться. Вместе с остальной толпой он смотрел машине вслед, пока та, свернув за угол, резко не пропала из виду, потом вернулся в гостиничный гардероб, взял свое бобриковое пальто, вышел из гостиницы, отыскал паб и там напился допьяна.

Без Полли и Клэри дом, казалось, ужасно опустел. Он заметил это с того самого мгновения, как утром прозвенел будильник. Лежа в постели, вслушивался в тишину: наверху никто не прыгал, никто ничего не ронял, никто не смеялся, не ругался, никто легкими шагами не сбегал по лестнице. Он быстро встал, накинул старый голубой домашний халат (тот, что Сибил подарила ему на первое с начала войны Рождество), сунул ноги в кожаные шлепанцы. Но все равно холод давал о себе знать. В ванной над спальней он установил водонагреватель, потому как в доме не осталось никого, кто бы топил печь. Нагреватель не очень охотно позволял ему обмыться в ванной, но вода в него набиралась до того медленно, что зимой вытекала скорее теплой, нежели горячей. Приходилось кипятить чайник, чтобы побриться. Помывшись, побрившись и одевшись, он мог выключить свет, поднять шторки затемнения и увидеть за окном пасмурный серый день. Он спускался в подвал, останавливаясь по пути, чтобы прихватить полпинты молока, доставлявшегося через день, и газету, приходившую всегда. «2300 тонн бомб сброшено на Берлин» – таков был главный заголовок номера в тот день. Он попробовал представить себе 2300 тонн бомб, но разум отказывался. Только подумать, что способна натворить одна бомба…

Он завтракал за кухонным столом: так было сподручнее, и, сделав тост, он оставлял гореть газ для тепла. Тост и чай – вот и весь завтрак, еще маргарин, чей гадкий вкус частично скрашивал джем миссис Криппс, или, в худшем случае, дрожжевая паста. В былые времена они завтракали с Сибил в столовой рядом с кухней, ели какую-нибудь дыню и вареные яйца, а порой и – самую им любимую – сельдь. Сибил всегда садилась спиной к стеклянной двери в сад, и в солнечный день прядки ее волос сияли в солнечных лучах. Такого рода воспоминания не вызывали больше былых мучений, но без них было не обойтись: он и дня не мог прожить без того, чтоб не думать о ней, не напомнить ей о какой-нибудь мелкой, сугубо личной шутке, не вспомнить того, что она говорила, о чем думала, что одобряла, о чем тревожилась. Всякий раз он ощущал легкий всплеск любви к ней, который на мгновение оттеснял отчаяние утраты. Он, как говорил сам себе, держал любовь на плаву. Не так уж много осталось способных на то же самое. Заботы бизнеса заполняли дни, кто ж спорит, но с тех пор, как Старец отошел от дел (практически, хотя и приезжал два раза в неделю и сидел в своем кабинете в ожидании, что кто-то придет и поговорит с ним), а они с Эдвардом в контрах из-за нового причала в Саутгемптоне, упражнения в коммерции едва ли доставляли удовольствие. Именно Эдвард настоял на покупке причала: собственность обошлась очень дешево, это верно, только все равно это означало не только отвлечение средств, полученных в возмещение ущерба от войны, но и привлечение едва ли не всего имевшегося у них капитала. Эдвард убеждал, что после войны начнется строительный бум и, располагая большими активами, они окажутся в куда более выгодном положении при складировании и переработке древесины твердых пород, сделавшей им имя, но Хью сомневался, что удастся найти деньги для покупки таких громадных запасов, какие оправдывали бы приобретение второго причала. У них из-за этого ссора вышла (и даже несколько ссор), однако Старец принял сторону Эдварда, так что новый причал был куплен и действовал. А теперь еще и этот большой, а ныне пустой дом. Было бы разумно, полагал он, продать его или, по крайней мере, закрыть, только ведь ему надо где-то жить, а это был их с нею дом. Если б только Полл осталась! Только ведь он сам и настаивал, чтобы она не оставалась. Луиза попросила их обеих пожить в ее доме. Клэри хотелось поехать, Полл возражала. «Я останусь с тобой, папа», – сказала она. Только он сразу понял, что она этого не хотела, даром что снова и снова повторяла, что хочет. Кончилось тем, что он пригласил ее поужинать, чтобы поговорить с глазу на глаз. Ужинали в его клубе, потому как он считал, что лучшего места для разговора не найти, а немного еще и потому, что очень гордился дочерью и с радостью знакомил ее со своими знакомыми по клубу. «Право слово! – восклицали те. – Какая потрясающая дочка!» – и всякое такое. Она и была потрясающей. Волосы у нее были как у Сибил в пору их знакомства, блестящие, насыщенного цвета меди, тот же белый цвет лица и тот же ровный изогнутый рот с короткой верхней губой, зато высокий открытый лоб и темно-голубые глаза – чисто казалетовские, очень похожие на те, что у Рейчел, в свою очередь похожей на Дюши. Любопытно, подумал он, никто бы не сказал, что у Полл глаза Дюши, скорее ее тетки, зато наверняка любой отметил бы, что у Рейчел глаза похожи на материнские. А вот в отношении одежды Полли отличалась и от своей мамы, и от тетки: она ухитрялась опрятность обращать в очарование. На ужин она пришла прямо с работы в белом свитере и темной плиссированной юбке. У свитера был высокий круглый воротник, а рукава она подтянула чуть ниже локтя, чтоб на ее запястье был виден широкий серебряный браслет, подаренный им на прошлое Рождество. Выглядела она дивно. Села напротив него в большое кожаное кресло и, потягивая заказанный им для нее шерри, рассказывала про их с Клэри собеседование о вступлении во вспомогательные женские войска.

– Было так смешно, пап, все, о чем нас спрашивали, мы либо никогда не получали, вроде школьного аттестата, либо и не могли бы получить, вроде справки с последнего места работы. Когда Клэри сказала, что она писатель, они просто пропустили это мимо ушей. Но там была громадная очередь, и они сказали, что ВЖВ и без того уже укомплектованы почти полностью. От этого как-то легче стало, если честно. Я не хотела уходить от… ни от кого.