Элизабет Говард - Смятение [litres]

Когда приезжала Рейчел, что случалось нечасто, девушка убиралась в свободной комнате и, похоже, превосходно понимала, что Сид хотела бы побыть в доме без посторонних, пока в нем находится ее подруга. Рейчел всегда расспрашивала о ней и всей душой одобряла Сид за уроки, которые она ей давала, и за дружеское к ней расположение. Потом однажды, восхитившись, какой чистой стала кухня (они сидели там, приканчивая миску восхитительного овощного супа, сваренного Тельмой), она спросила:

– И сколько ты ей платишь за всю эту работу?

– Я не плачу.

– Вообще ничего?

– Как сказать, раз в неделю у нее бесплатный урок, и у нее ключи от дома, так что может приходить и упражняться, когда ей угодно. – Короткое молчание. Рейчел доставала сигарету из красивого портсигара с рисунком эмалью, подаренного ей Эдвардом. Она передала портсигар Сид, а затем перегнулась через стол к зажигалке Сид, и Сид уловила легкий аромат фиалок от духов, какими Рейчел пользовалась только в особых случаях. – По-твоему, следовало бы платить?

– Знаешь, полагаю, для нее было бы весьма хорошо немного подзаработать. Ты говорила, что она едва сводит концы с концами.

– Ты совершенно права, конечно. Мне стоило бы об этом подумать. Все это как-то неспешно получилось, и я не подумала. Дорогая! Что бы я без тебя делала!

И Рейчел сказала, улыбнувшись:

– А кто ж тебя неволит.

– Я сама. Чаще всего и впрямь сама. – Вырвалось это с большей горечью, нежели она намеревалась, говоря правду, она вообще не собиралась этого говорить.

– Я каждый день думаю о тебе, – выговорила Рейчел своим на первый взгляд обычным, но слегка нетвердым голосом, выдававшим глубокое чувство, и Сид охватила радость: словно бы ей сердце солнечным светом омыло, – которую неизменно вызывали такие признания, делавшиеся не всякий раз, когда они встречались.

Однако позже, на следующей неделе, когда она сунула Тельме в руку бумажки в фунт и десять шиллингов, результат оказался совсем не тот, какого она ожидала.

– Это за что?

Она объяснила: за всю ее работу.

– Мне не нужно этого!

Она объяснила: не может и дальше позволять ей делать всю домашнюю работу за так.

– Я думала, я вам друг! Как вы могли ! – Она глянула на Сид с уязвленным видом. – Я думала, что вы… что я вам нравлюсь !

Сид начала было говорить, что, конечно, она ей нравится, но только это никак не связано.

– Для меня связано. – Тельма положила банкноты на кухонный стол. – Я не хочу, чтоб со мной обращались как с прислугой!

Сид обняла ее рукой за плечи, и девушка разразилась слезами.

– Вы всю мою жизнь изменили, я же не могу одарить вас ничем, а я бы для вас все сделала, и я думала, что вы про это знаете, вы такой замечательный музыкант, естественно, вам некогда обо всем этом думать, вот… Я думала, по крайности…

Сид сказала, что виновата (она и в самом деле так считала), и пригласила Тельму поужинать, сказав, что поведет ее куда-нибудь, но в конце концов никуда они не пошли, потому как она отвела Тельму наверх, дала ей джина и в первый раз спросила, как та живет, а к тому времени, когда Тельма завершила свой рассказ, было уже поздно, и они допили джин. В конце концов приготовили на кухне омлет из яичного порошка, выпили немного сидра, а потом и по чашке чая. Тогда было уже настолько поздно, что Сид предложила Тельме остаться на ночь. Одолжила ей пижаму и поместила ее, вновь радостную и слегка пьяненькую, в свободной комнате.

В ту ночь она задумалась о незавидном положении бедной девочки: та явно совсем не оправилась после смерти матери, которая так внезапно унесла все, что она знала и имела, – о ее одиночестве: похоже, в Лондоне у нее не было ни единого друга, – и, наконец, о поразительной привязанности Тельмы к ней самой. Это последнее, хотя она и пыталась отделаться от него как от смятения школьницы с чуть более повышенной чувствительностью, все же трогало ее. Когда тебя замечают и обожают, особенно как музыканта, – это своего рода бальзам, унимающий часть боли и одиночества, что мучили ее из-за любви к Рейчел, которой никогда не обрести завершения. Ее защитные инстинкты были разбужены, а Рейчел слишком редко оказывалась рядом, чтобы ее защищать. Эта же девочка благодарно отвечает на любую заботу или ласку. Ее юность, она тоже притягательна: хотя она и не была (как Сид определяла для себя) в обычном смысле красива, было что-то довольно соблазнительное в ее жгучих карих глазах с большими черными зрачками, смотревших на тебя с таким пылом. Она носила очки, когда играла по нотам, и Сид подозревала, что в остальное время она не очень-то и хорошо видит без них. Прямые темно-каштановые волосы Тельма носила разделенными на прямой пробор и все время смахивала прядки со своего лица. Была она бледной, за исключением случаев, когда краснела, что случалось частенько, и всякий раз так, будто это для нее нечто новое и смущающее. Низенькая и худенькая, она обладала высоким чистым голосом, который, если не видеть ее (на ум пришел телефон), можно было ошибочно принять за детский.

И не было ничего, чего бы эта девочка не сделала для нее! Проходили недели, и дом, который, как она понимала, понемногу становился от небрежения довольно убогим, преобразился. Шторы были сняты и выстираны или отданы в чистку. Мебель отполирована, краска отмыта, кухонные шкафчики приведены в идеальный порядок, ковры выбиты на заднем дворе, даже ее одежда и потрепанные нотные тетради аккуратно подправлены, а еда, ставшая для нее в одиночестве минимальной – сэндвич или открытая баночка консервов, – сделалась цивилизованной. Теперь три вечера в неделю Тельма кухарничала и оставалась ужинать, после чего они вместе разыгрывали сонаты для скрипки и фортепиано, и очень часто Тельма оставалась ночевать. Она рано распознала, что у Тельмы нет способностей концертной пианистки, зато она становилась великолепным аккомпаниатором и продолжала неуклонно, пусть и без блеска, совершенствоваться в игре на скрипке. Когда напряженность в работе «скорой помощи» пошла на убыль, Сид вернулась к преподаванию по два дня в неделю в школе-интернате для девочек в Суррее. Это потребовало отъездов на всю ночь, и для Тельмы сделалось обычным оставаться в доме, когда хозяйка уезжала.

Потом, это было в прошлом сентябре, они с Рейчел давно запланировали три дня отдыха в Эксмуре, и в четверг, накануне того, как Рейчел должна была присоединиться к Сид в Лондоне, она позвонила ей, чтобы сообщить, что у Брига бронхит и она не может его оставить. «Врач говорит, это легко может перейти в пневмонию, если он не будет оставаться в постели и выполнять в точности то, что ему предписано, а я боюсь, что я единственный человек, кто может убедить его».