Элизабет Говард - Смятение [litres]

– Вода прекрасно подойдет.

Она вернулась со стаканом для чистки зубов и бутылкой джина.

– Наливайте сами, а я схожу за водой. – Принеся воду, аккуратно присела на пол в нескольких шагах от него.

– Я единственный, кто будет пить?

– Сегодня вечером – да. Ужасно возражать против этого мы не будем, бутылку открыли два дня назад, когда Луиза устроила вечеринку. Понимаете, в магазине нам дают всего по бутылке в месяц. – Сверкнув на него легкой вежливой улыбочкой, она уставилась на свои руки, сплетенные вокруг коленей.

– Как дела в художественной школе? – спросил он.

– А-а! Худшкола. Прекрасно. Очень интересно. Больше всего поражает то, насколько люди готовы быть моделями на натурных уроках. Рисовальщик из меня, разумеется, никакой.

– Немного рановато судить, не считаете?

– Возможно, – вежливо ответила она.

Музыка умолкла, и малыш опять заплакал. Питер встал из-за рояля и заходил по комнате с малышом на руках.

– На самом деле Моцарт ему не нравится, – приговаривал он, – он предпочитает простую мелодию.

– У него зубки режутся, – сказала Луиза, поднимаясь по ступенькам из сада. Пирс держал ее за руку. – Я отнесу его к Мэри.

Прошло еще немало времени, прежде чем они сели ужинать – в подвале на кухне, а к концу его Питер сказал, что ему пора возвращаться в Оксбридж, и Арчи, решивший возвращаться к себе на квартиру на такси, предложил подбросить его до нужной станции. У него отпуск был на сорок восемь часов, пояснил Питер, и Луиза всегда позволяет ему, когда нужно, переночевать, но он приезжает, только когда у Стеллы выходной, поскольку родителям его нравится, когда он отпуск проводит дома.

– Мы им о таких днях не рассказываем, – сказал он, – но вы ведь с ними незнакомы, так что все будет в порядке. Если узнают – шуму не оберешься.

– Я им, во всяком случае, не расскажу.

Белое, довольно изможденное лицо парня смягчилось, как и тогда, когда он Себастиана на руки взял.

– Вы простите, я и не думал, что расскажете. Просто жуть что получится, если они узнают.

Под глазами у него пролегли темные отметины, похожие на синяки, форма на нем выглядела маскарадным костюмом.

– Луиза чудесная, – заговорил Питер после недолгого молчания. – Она этот дом сделала таким дружеским, таким свойским. И, когда я приезжаю, она позволяет мне упражняться на рояле сколько захочу.

– Вы в оркестре ВВС играете, верно?

– Понимаю, что звучит это как удача на грани чуда, только есть и неприятные стороны. Видите ли, они считают, что нет совсем никакой нужды упражняться в игре. Я разъезжаю повсюду, приезжаю куда-то и играю что-то практически без репетиций обычно на жутком пианино, к которому до концерта у меня не было возможности даже прикоснуться.

– Полагаю, на войне на самом деле приходится выбирать между тем, чтобы дрожать от страха, и тем, чтобы страдать от скуки, – заметил Арчи.

– А вы что выбрали?

– Скажем так, после непродолжительного периода, когда я испытывал страх, меня сослали терпеть скуку.

После того как Арчи высадил Питера у Оксбриджа, мысль об альтернативах войны его не оставила: работа его, несомненно, была по большей части скукой. Часы, дни, а теперь уж, должно быть, и недели провел он на совещаниях, за чтением сотен донесений, бесконечного потока докладных, которые заполняли ящик входящих на его столе каждые несколько минут каждый рабочий день. Он и в самом деле был своего рода достославным клерком, что сводил воедино для вышестоящего начальства поступавшие сведения, принимал несчетные мелкие решения по отбору материалов, которые было необходимо направить именно в то управление или министерство, порой пытался убедить людей, в чьих головах теснились мысли, выпустить их на волю. С тех пор как в его кабинете взрывной волной выбило окно, а на его место вставили другое, очень маленькое, которое к тому же не открывалось, у него появилось ощущение, будто он уже многие годы дышит одним и тем же воздухом. И все же, если разобраться, ему повезло – оставаться в живых, иметь какое-никакое, а занятие, предположительно имевшее хоть какую-то пользу. Не было у него беспокойств, с какими должна была уживаться Луиза: о том, что муж ее мог бы погибнуть. Ему не довелось растратить свою юность, как то делают ее кузины-сверстницы: Полли работает машинисткой в министерстве информации, а Клэри совершенно неожиданно получила работу секретаря у очень молодого епископа. «Он не спрашивал меня, верю ли я в Бога, так что я просто ничего не говорю об этом», – поведала она ему. Но ясно, что в том доме они порой проводят время весело. Есть у них сильно заигранный граммофон, есть фортепиано, они ходят в кино, выбираются в походы, вроде того, в Хампстед-Хит. Несмотря на несуразную еду (да и той не очень-то много), на отсутствие выпивки, они сыплют глупыми шуточками, а Луиза устраивает вечеринки. «Кто на них приходит?» – спросил он. «О, мы иногда подбираем людей в подземке, еще приходят друзья Майкла, военные моряки, когда они в увольнении, они своих друзей приводят – народу полно», – беспечно ответила ему Клэри. Было время, когда была у них повариха, некая миссис Уезерби, ее Вилли нашла в Суссексе, но она никак не могла подстроиться к их распорядку, неопрятности и шуму и вскоре ушла. «Без нее куда веселее, да и кровать ее нам нужна была для тех, кто у нас оставался». В целом, думал он, хорошо, что девочки переехали жить к Луизе, частью потому, что пришла пора им побыть более независимыми, а частью потому, что он стал чувствовать: не были они уже так близки друг с другом, как раньше. И вот что стало ясно прежде всего: похоже, не стоило больше приглашать их на ужин или в кино вдвоем. Клэри заявила об этом вполне открыто: «Я бы предпочла пойти куда-нибудь только вдвоем с вами. У Полл, короче, десятки людей, влюбленных в нее, – могла бы хоть каждый вечер гулять, если б захотела. Еще одно неудобство работы у епископа. Он женат, и я представить себе не могу, куда он мог меня повести, кроме церковного празднества».

«Завидуете Полли?» – спросил он ее как-то вечером.

«Я? Завидую? Боже правый, нет. Я бы не вынесла этих жутких людей, что вздыхают по ней. До жути старые мужики в костюмах… куда старше вас, – торопливо поправилась она, – что работают в одном с ней здании, а еще толпы приятелей мужа Луизы – те все в нее влюбляются. Все дело во внешности: люди на нее в подземке пялятся, а раз, когда мы вместе с Луизой и Майклом, ему тогда отпуск дали, пришли в ресторан Художественного театра, так один взял да и прислал на наш столик записку для нее. Ведь он никак не мог узнать, что она за человек, правда? Просто через зал глядя. Не больше, – сказала она, подумав, – чем люди могли бы сказать, что я за человек, глядя на меня через весь зал. Или вы, Арчи». При этом она глянула на него с вызовом, но он решил не возражать. Но после этого взял за правило приглашать их по отдельности, хотя замечал, что, когда он наведывался на выходные в Хоум-Плейс, они обе тоже приезжали. В таких случаях Клэри довольно шумно заявляла свои права на него как на собственность, а Полли держалась в сторонке. Однако столько всего происходило вокруг, что ни одна из девочек не могла бы монополизировать его. Он успел стать своим в семействе, и ему по-свойски доверялись все мелкие потаенные жалобы. Вилли не нравилось то, как часто Зоуи ездит в Лондон – проведывать старую школьную подругу, только что вернувшуюся туда; Эллен тяжело приходится, жаловалась она, она хоть и справляется, но не считает Уиллса подарком. Бедная Рейчел разрывалась между требованиями своей старушки тети Долли и Бригом, у той отказывала память, а у этого – зрение, но никто из них не был в состоянии понять, почему бы ей не провести весь день именно с ней (или с ним), не отвлекаясь на другого (другую). Лидия жаловалась, что ее не послали в подходящую школу, как Невилла, что с ней обращаются как с ребенком. «Мне тринадцать лет, в конце концов, а они, кажется, не понимают этого, когда отправляют меня спать, а мне и идти не с кем. Моя противная кузина Джуди ходит в подходящую школу, учится танцам, живописи и всякому и все твердит про какой-то «командный дух», а я даже не знаю, что это такое! Вы могли бы указать им на кое-что из этого, Арчи, потому что к вам они прислушиваются. Я не хочу ходить в ту же школу, что и Джуди, но любая другая старая школа сгодилась бы».