Наталья Галкина - Покровитель птиц

— В будущем, — сказал Абгарка, — не будет и Советского Союза.

Это вызвало волну сомнения, но не такую бурю чувств, как сообщение о сносе пивных ларьков, возле которых, как известно, можно было всю жизнь провести. Не собутыльники собирались (какие бутылки, кружками казенными пробавлялись, а откуда ящики, тара то есть, всё спрашивал Толик, но оставалось сие тайною; впрочем, кое-кто, не желающий бросать деньги на ветер, подливал, буде вам известно) — собеседники. И не только свои их интересовали, но ведь и инопланетяне (с извечной проблемой контакта ), и переселение душ (карма моя такая, старик, а что такое карма? как, ты не в курсе? щас расскажу). Это потом, позже, на излете девяностых годов возле ларьков начнут избивать до полусмерти, а изначально царили минутный пир и честная беседушка.

И никаких подозрительно уютных лакированных пивных, где эти кружками стучали, пели, звали фюрера: пили стоя, под открытым небом, в городском природном ландшафте, душа нараспашку.

— А ну, посторонитесь, посторонитесь! — вскричала торговка пивом. — Не видите — настоящий клиент идет!

Завсегдатаи почтительно расступились, два неофита попытались было взъерепениться:

— Сейчас моя очередь! — воскликнул первый.

— В очередь пусть встает! — прохрипел второй.

Но было им доходчиво объяснено, отошли и они.

К ларьку приблизился высокий старик с двумя огромными видавшими виды бидонами.

— Вот это человек пьет… — вздохнуло приларечное сообщество.

Старик превежливо поздоровался, попытался было в очередь встать, но препроводили его к оконцу, где в деликатной почтительной тишине наполнены были принесенные им емкости. За что заплатил он, по мнению очереди, солидные деньги, после чего вернулся в свой серый высокий дом с барельефами на углу Большой Подьяческой и Фонтанки, где обитал.

— Да, вот так вот пьет человек, — сказал карлик. — Наше ему почтение. Второго настолько уважаемого посетителя ларька наблюдаю.

— А первый был кто? — спросил Толик.

— Собака, — отвечал карлик.

И поведал слушателям историю про ученую собаку, принадлежавшую паре пьянчужек, допившихся к почтенному возрасту до того, что передвижение их было затруднено. Они вешали сумку на шею мудрой собаки своей, клали в кармашек деньги, собака отправлялась к близлежащему ларьку, очередь расступалась, пропуская ее, ларечная женщина наливала в принесенную собакою в сумке малую пластмассовую канистру пиво, брала принесенную в кармашке плату, собака отправлялась к своим забубенным хозяевам. В качестве поощрения за службу они и ей наливали блюдечко, она с удовольствием лакала. Любила ученая собака лежать на самогонном аппарате, дремала на нем; приходившие инспектора и проверяльщики, увидев ее, как зачарованные, молча уходили. Однажды собака пропала. Хозяева были безутешны, шкандыбали в очередь сами, по ночам пьяными слезами оплакивали свое бесценное домашнее животное. Через год, когда мысленно похоронили ее чуть ли не триста раз, собака вернулась, грязная, исхудавшая, измученная, кожа да кости; хозяева тотчас сходили вдвоем за пивом и сосисками, налили вернувшемуся животному блюдце. «Пей, пей, небось, никто тебе за год пивка налить не догадался!» — сказал хозяин, пьяный от счастья.

Старик с бидонами, акварелист З., надо сказать, не пил вовсе, то есть натуральным образом в рот не брал даже капли кагору; кроме волшебных акварелей, кои писал он по собственной методе, краску к краске, отчего на границах они легонько втекали одна в другую («Вы по мокрому пишете?» — спросил его однажды молодой собрат в Союзе художников, имея в виду намоченную до начала работы бумагу, и получил ответ: «По мокрому сидят…»), увлекался он темперой, старинной техникой, восходившей к древнерусским церковным фрескам, краски составлял сам, покупал пигменты, в качестве эмульгатора употреблял известной пропорции смеси пива и яиц.

После его посещения пенный ручей ларька быстро иссякал; все знали, что теперь вернется старик через несколько дней, а то и недель. Стали потихонечку расходиться. Бихтер заторопился в издательство, а Клюзнер, шедший к друзьям, жившим во втором доме от угла Фонтанки, перешел Большую Подьяческую, где неожиданно столкнулся с индейцем, возникшим из тумана в полной амуниции от хрестоматийного головного убора с перьями до бесшумных мокасин.

— Что ты здесь делаешь, Гайавата? — спросил Клюзнер.

— То же, что и ты, — почти без акцента отвечал индеец. — Иду в гости.

— В гости ходят вечером, — сказал Клюзнер, — ты разве не в курсе?

— Бледнолицый брат мой, я в курсе, день с вечером не путаю, но не всё ли равно, который час, если сейчас время встречи?

— Тут я с тобой согласен, — отвечал Клюзнер. — Час и время не одно и то же. У меня, например, настает время вигвама. Завтра я начну его строить.

— Строить будешь среди деревьев, — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнес индеец.

— Среди сосен, — подтвердил Клюзнер.

Они разошлись, кивнув друг другу, коснувшись рукавами на узком тротуаре.

Пройдя несколько шагов, Клюзнер обернулся. Индейца не было.

Он быстро, почти бегом, вернулся к набережной, заглянул за угол. Никого.

«Не померещился же он мне, в самом деле».

Ни к устью, ни к истоку никто в пределах видимости по набережной не шел. Мост был пуст, ни трамваев, ни пешеходов.

У моста стоял один из завсегдатаев ларька, фотограф, хотел заснять охваченную туманом ведуту. Мост собирался испариться, за этим медлительным занятием фотограф хотел его застукать, но туман стал редеть, и мост передумал.

Фамилия фотографа была Светозаров. Обычно молчаливый, после первой кружки пива (первой рюмки, первого бокала) начинал он объяснять окружающим, что есть два брата с такой фамилией, один художник, другой кинорежиссер, но дело в том, старик, что у них псевдоним, а я Светозаров от рождения. Но если про фамилию рассказывал он всем, о главной тайне его мало кто знал, он ревниво держал ее при себе.

Увидев на спуске Фонтанки стоящего возле самой воды индейца, он перебежал, благо мост оказался неподалеку, с левого берега на правый и, задыхаясь (а щелкнуть затвором он успел еще на левом бреге), окликнул неподвижно стоящего:

— Эй!

Индеец неспешно повернул голову.

— Я думал, ты мираж, — разочарованно сказал Светозаров.

— Я настоящий, — промолвил индеец. — Почему мираж?

Вот почему фотограф ответил, он и сам не знал.

— Потому что я охотник за миражами.

— И много у тебя охотничьих трофеев? — осведомился индеец.

— Есть кое-что, — с гордостью отвечал фотограф. — Хочешь, пойдем ко мне в мастерскую, покажу. Здесь недалеко.