Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

Вот только музыка год от года вырождалась. Чего стоила, например, модная в этом сезоне песня, где в конце припева повторяется слово «Эльдорадо», а слышится, как ни настраивай уши: «Эй, зараза!» – но эта зараза хотя бы смешная, от других и того не дождёшься. Одни лишь медленные темы не сдавались, возвышаясь авианосцами над этой утлой эскадрой. Звучал и «Отель Калифорния», если хорошо попросить диск-жокея, и «Мой друг художник и поэт», а уж Wind of Change с его знаменитым свистящим вступлением под гитарный перебор – каждую субботу непременно.

Мы с Таней танцевали под ветер перемен, стоя друг от друга сантиметрах в пяти, может быть, в десяти, но уж никак не дальше пятнадцати. Танины руки лежали на моих плечах, я легко держал её за гибкую талию с переливающимися в такт шагам мускулами. Шаг на левую ногу – импульс в мою левую ладонь, шаг на правую – его зеркальное отражение. Огни фонарей искрились в Таниных глазах, сегодня подведённых стрелками и оттого как бы незнакомых. Непривычно убранные волосы открывали высокую шею. И в этом тёмно-синем платье, которое сейчас казалось почти чёрным, я прежде её не видел.

Кое-что я не мог понять. Мы вместе работаем, я провожаю Таню домой – и ведь больше ничего; даже в школе, встречаясь на переменах, едва заметно киваем и расходимся. Но вот на дискотеке заиграл медляк, а я где-то в стороне, бывает. Таню пригласит Миша, Куба или кто-то другой из наших, это запросто, – а в конце мелодии обязательно подведёт ко мне и сдаст с рук на руки, всем видом говоря: «где пропадал, румынский тормоз? В другой раз не теряй своё сокровище». Были и другие признаки, по которым я догадывался, что друзья смотрят на нас почти так же, как на Свету Шульц с Вадимом. С чего бы, интересно? У них-то всё решено, они после школы подают заявление в загс и лишь потом документы в институт, а мы?.. Очень, очень это было странно.

– «У Светы Соколовой день рожденья, ей сегодня тридцать лет…» – тихо пропела Таня по пути домой. – Дурацкая песня, но… Как подумаешь, и нам будет тридцать лет. Не страшно?

– Нет, – ответил я, – даже не могу представить, если честно, не хватает фантазии.

– Мне, наверное, тоже, – сказала Таня, – а может, и правда не будет?

– А я вчера вечером решил один вопрос, – похвастался я. – Несколько лет не знал ответа и вдруг нашёл. Эврика.

– Какой вопрос?

– Связан с «Золотым телёнком». Помнишь, когда Остап добыл миллион, он встретил на вокзале Шуру, дал ему пятьдесят тысяч?

– Помню, а тот дурень так глупо их потерял.

– А что было потом? Остап приехал в Черноморск, встретил Адама Козлевича…

– И что? – спросила Таня.

– Как что? Почему он Адаму не дал пятьдесят тысяч, а только маслопроводный шланг для «Антилопы»?

– Действительно… Странно.

– Не то слово. Я, помню, всех взрослых замучил: почему? Было ужасно обидно за Адама, разве он не заслужил? Или Бендер стал жадным?

– Да вроде, не должен, – подумав, сказала Таня, – а что говорили взрослые?

– Никто не мог ответить. А вчера я понял.

– Что?

– Он на самом деле дал ему пятьдесят тысяч. А может, и сто, просто авторы об этом не написали.

– Почему?

– Над ними висела идеология, надо было показать невозможность богатого частника в советской стране, а если он всё-таки возможен, об этом умолчать. Ведь Адам бы нашёл деньгам применение? Не потерял, как Шура?

– Думаю, не потерял.

– А вот об этом писать нельзя. Пусть живёт с деньгами и со шлангом, а напишем только про шланг. Похоже на правду?

– Наверное. А что-нибудь ещё такое замечал?

– Так, по мелочи. Скажем, когда Остап приходит к Корейко второй раз, уже с папкой, и всю ночь уламывает. И утром тот говорит: «Когда вы в первый раз ко мне пришли под видом милиционера, я принял вас за мелкого жулика». Ты в это веришь? Смотри: он ведь должен понять, что против него действует целая шайка. Минимум три человека. Двое отобрали деньги, третий принёс. А сколько ещё? Хотя бы попытаться выяснить он должен? С его-то осторожностью.

Таня кивнула.

– Думаю, тут возможны два варианта, – продолжал я, увлекаясь. – Либо он сразу исчезает и появляется в другом месте, либо Остап с друзьями однажды исчезают и нигде больше не появляются. Но просто сидеть на попе ровно? Не может этого быть, потому что не может быть никогда.

– Тебе бы детективы писать, – смеясь, сказала Таня. – Как-то мы опять незаметно пришли… Если хочешь, зайдём ко мне. Предков пока нет, ушли к друзьям на день рождения до двенадцати часов.

– Точно придут?

– Да. Мама – врач, помнишь? Её могут в любое время вызвать на операцию, так что она звонила в госпиталь: буду по такому-то адресу, такой телефон, в полночь карета превратится в дыню и я вернусь домой.

– В тыкву?

– Ну дыня же вкуснее, мы её съедим.

Мы поднялись на четвёртый этаж. Войдя в Танину прихожую, я огляделся с почти неприличным изумлением.

– Что-то не так? – спросила Таня.

– Наоборот, всё так. Кажется, у нас одинаковые квартиры.

Таня пожала плечами:

– Вторая улица строителей, дом… чёрт, не помню, какой. Давай проверим, подойдёт ли твой ключ.

Мой ключ не подошёл, и Таня, сказав, что ирония судьбы отменяется и Нового Года не будет, упорхнула в свою комнату. За минуту, пока я умывал руки и лицо, она переоделась в домашние серые брюки и тельняшку без рукавов. Потом она хлопотала на кухне, а я сидел в её комнате, на краешке застеленной синим пледом кровати. Комната была похожа на мою, такой же величины, но девичья, с очень светлыми обоями и люстрой в форме тюльпана. И пыль тут вытирали, без сомнения, чаще одного раза в месяц, и на письменном столе не было ни единой отметины от ножа, и на подоконнике стояли в горшках высокий кактус и что-то пышно кудрявое. На кровати лежала заграничная коробка из-под колготок; с картинки глядела, как бы говоря «Ах!» на вдохе, золотоволосая девушка с удивительно блестящими ногами, обнажённая выше пояса, но успевшая прикрыть пёстрым веером грудь…

Сквозь затянутый сеткой тёмный проём открытой форточки доносились голоса с дикого пляжа: там веселилась какая-то большая компания, то и дело заводя песню о Джеймсе Кеннеди. Задавали тон два нетрезвых голоса, несомненно знающих дело, но двигалось оно нехотя и, казалось, вот-вот заглохнет, – и вдруг, кое-как доползая до припева, все подбирались, преображались и звучали грозно и слаженно, почти как краснознамённый хор:

Затем раздавался смех: знай, мол, наших! – и после недолгого затишья снова вступали два неугомонных голоса: «Шторм на море и туман!..»

– Вот торопливая балда, – сказала Таня, едва не бросив на стол поднос с двумя чашками чаю, и взяла с кровати коробку. – Вы уже познакомились, да? Похожа?