Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

Лариса Сергеевна родилась и жила в верхней части городка. Отсюда были видны не только нижние улицы, но и каменоломня — снующие по тоненьким, словно ниточки, рельсам вагонетки, похожие на муравьев люди. Низкорослые сосны, вцепившиеся корнями в каменистый, покрытый бурыми иголками грунт, наполняли воздух опьяняющим ароматом, который не могли разогнать даже самые неистовые ветры. Мать Ларисы Сергеевны часто говорила, что если бы не эти ветры, то на горе, несомненно, построили бы санаторий для легочных больных.

До войны семья Ларисы Сергеевны жила хорошо — не бедствовали, ни на что не жаловались. Горе постучалось в их дом вместе с извещением о брате. Отец, прочитав извещение, ушел в спальню и долго не появлялся, а когда появился, Лариса Сергеевна чуть не вскрикнула — таким непохожим на себя он стал: глаза ввалились, рот полураскрыт, волосы всклокочены. Мать о чем-то спросила его. Он дико посмотрел на нее и начал бормотать. Лариса Сергеевна подумала: «Пройдет». Но отцу с каждым днем становилось все хуже и хуже, и очень скоро его прямо с работы увезли в больницу.

К этому горю прибавилось еще одно: кто-то пустил слух, что брат Ларисы Сергеевны вовсе не пропал без вести, а сдался в плен, служит у Власова. На Ларису Сергеевну, на мать и даже на отца поглядывали косо, случалось, публично оскорбляли их. Это продолжалось и после того, как мать Ларисы Сергеевны сходила в военкомат и узнала, что сын действительно числится в списках пропавших без вести. На вопрос — был ли он власовцем, ей ответили неопределенно: пока, мол, не установлено. И именно поэтому слух продолжал распространяться по улицам городка. Лариса стала сдержанной, молчаливой. И никому, даже самым близким подругам, не рассказывала, как ей живется, как трудно разговаривать с отцом, который бывал то тихим, словно ягненок, то по самому пустяковому поводу впадал в ярость. Мать ладила с ним, а она не могла. Еще в педучилище, куда Лариса Сергеевна поступила после семилетки, она решила уехать и во время распределения сама назвала Хабаровский край.

Здесь молодая учительница работала уже год, и работала хорошо. Боялась только одного — дурных известий, часто думала: или отцу станет еще хуже, или брат окажется предателем. Это давило, угнетало, не давало жить, как хотелось бы. Письма от матери она читала украдкой, долго не решалась вскрывать — ощупывала конверт, смотрела на свет.

В жизни много всяких несчастий. Человек страдает. Душа ропщет, кровоточит. Хочется покоя, душевного равновесия. А где взять это? Кто может принести покой, душевное равновесие, облегчить боль?

Несколько месяцев назад в минуты сильного душевного волнения Лариса Сергеевна случайно вошла в церковь и, никем не узнанная, простояла там до конца обедни. Было тихо, мерцали свечи, пахло ладаном. Молодой священник, о котором она уже слышала, но до сих пор не видела, возносил молитвы так искренне, так убежденно, что она невольно подумала: «Неужели все это обращено к тому, кого нет?»

Лариса Сергеевна была атеисткой. То, что говорилось о религии в школе, воспринималось как непреложность. Ей хотелось радоваться, наслаждаться жизнью и любить. Но любить не какого-то выдуманного бога, а вполне реального человека, который — она предчувствовала это — обязательно встретится ей на пути. До недавних пор Лариса Сергеевна представляла себе священнослужителей старенькими, дряхлыми, неотесанными. Отец Никодим оказался молодым, к тому же красавцем, и это не оставило молодую учительницу равнодушной. Она часто думала о нем, представляла его в цивильной одежде, которую Галинин с тех пор, как стал священником, никогда не надевал, говорила себе, ощущая в сердце то тоску, то волнение: «Ах, если бы он не был попом…»

Голубика была крупней черники и намного кисловатей. Ветлугин срывал ягоды с ветвистых кустиков, отправлял их пригоршнями в рот. Руки почернели, по подбородку тек сок.

Зашумели ветки, треснул сук, и прямо на Ветлугина вывалился медвежонок. Валентина Петровна вскрикнула. Зверь фыркнул и — наутек. Все это произошло в одно мгновение — Ветлугин даже испугаться не успел. Запомнились злобно блеснувшие глазки, коричневый мех, неприятный запах — и больше ничего. Валентина Петровна была ни жива ни мертва.

— Чуть не сшиб, — пробормотал Ветлугин, вслушиваясь в удаляющийся треск сучьев.

— Легко отделались. — Валентина Петровна наконец обрела дар речи. — Моего деда, когда я маленькой была, медведица задрала.

Прибежала Лариса Сергеевна:

— Что случилось?

— Медведь. Прямо на нас выскочил.

— Небольшой, — уточнил Ветлугин.

Глядя на помертвевшее лицо подруги и на озадаченного учителя, Лариса Сергеевна подумала, что медвежонок, должно быть, испугался не меньше их. Сказала:

— Он ягодами лакомился и не помышлял ни о чем худом.

Через несколько минут выяснилось — нет Петьки. Все встревожились, стали аукать, кричать. Анна Григорьевна расплакалась, сказала, что медведь — это медведь, а Петька — еще мальчишка.

Нашел его Ветлугин. Петька спал под осиной. По его намазанному соком лицу ползали мухи, рот был полуоткрыт.

— Обормот! — накинулся на сына Василий Иванович. — Мать с ума сходит, а он, как в постели, развалился.

— Перестань! — остановила мужа Анна Григорьевна. — Разморило от жары — вот он и уснул.

Петька таращился, долго не мог сообразить, почему встревожилась мать и рассержен отец.

Решили, поскольку время обеденное, перекусить. Выложили помидоры, огурцы, лук, сваренные вкрутую яйца. Василий Иванович достал бутылку с тряпицей в горлышке, налил себе и Ветлугину.

— На можжевельнике настояна.

— И мне плесните! — Узкоглазый шофер тоже протянул кружку.

— Тебе нельзя, — сказал Василий Иванович.

— Хоть капельку! Я же, сами знаете, даже под этим делом машину как по линеечке веду.

— Не положено! — отрезал Василий Иванович. — Ненароком остановят — тебе неприятность и мне.

Шофер рассмеялся.

— Кто остановит-то? На весь район два инспектора.

— Пусть выпьет, — сказала Анна Григорьевна. — Домой еще не скоро поедем — выветрится хмель.

Ветлугин понюхал хлебную корочку и вдруг услышал треск валежника. Из ельника вышел, поправляя на ходу сползавшую с плеча двустволку, небритый мужчина — в рубахе навыпуск, в дырявых сапогах, в лихо сдвинутой кепчонке. Ветлугин узнал — Рассоха. Впереди него бежала собака — рыжая, похожая на лису. Василий Иванович поспешно спрятал бутылку.

Рассоха подошел, снял двустволку. Была она старенькая, с трещиной на прикладе, обмотанном проволокой. Собака легла около ног, вывалила язык, преданно поглядывала на хозяина.

— Выпивали? — весело спросил Рассоха и повел носом, будто принюхивался.

— Всего чекушка была, — проворчал Василий Иванович.