Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

— Может, вместе сходим?

— Заманчивое предложение.

— Пойдешь или нет?

Галинин потеребил бороду.

— Сперва гляну, что с Лизой. Если все хорошо, то вместе поплаваем.

— Кстати, — спохватился Ветлугин, — как она себя чувствует?

— Утром сильно кашляла и высокая температура была.

В госпитале Ветлугин настрадался, насмотрелся такого, что до сих пор вставало перед глазами. Представив себе Лизу с воспаленным лицом, капельками пота на лбу, сказал:

— Если какая-нибудь помощь нужна, то ты не стесняйся.

Несколько минут они шли молча. Потом Галинин спросил:

— Помнишь, как мы от немцев драпали?

— Без штанов?

— Ага.

Они рассмеялись.

…Это было на дневке, в жаркий день. Возле единственной уцелевшей в деревеньке бани столпилось столько солдат, что Галинин присвистнул.

— Не светит, — подтвердил Ветлугин и добавил: — Айда к речке!

Пахло гарью, чернели воронки, валялись немецкие каски, сиротливо маячила искореженная пушечка с вмятинами на щитке. Трава на склонах овражка, через который пролегала тропинка, еще не выпрямилась. На дне желтели гильзы, валялся автомат с оборванным ремешком. Галинин поднял его, осмотрел.

— Только в металлолом. Видать, этот овражек последним рубежом был. Отсюда фрицы кубарем покатились.

Речка была узкой, с быстрым течением, обрывистыми берегами, из которых незащищенно торчали омытые водой корни. «Должно быть, даже около берега с ручками», — подумал Ветлугин и стал искать глазами мостки, с которых деревенские женщины полоскали белье. Мостков не было видно, и он решил, что их, скорее всего, сломали во время боя или наши, или немцы. Справа и слева к речке вплотную подступали кусты, вода была черной, на середине крутились водовороты. Ветлугину расхотелось купаться, и он сказал:

— Вода, наверное, как лед.

— Сейчас проверим, — откликнулся Галинин и стал раздеваться.

— Неужели полезешь?

— А ты как думал!

Галинин нашел шест, проверил, глубоко ли, и, разбежавшись, нырнул. Выплыл метрах в десяти.

— Водичка на ять!

Ветлугин снял гимнастерку, сапоги, размотал портянки, аккуратно сложил нательное белье и, похлопывая себя по груди и ляжкам, стал осторожно продвигаться по коряге. Галинин подплыл, окатил его водой. Ветлугин охнул, бултыхнулся ногами вперед.

Они выбрались на берег посиневшие от холода, разлеглись на жестковатой, нагретой солнцем траве.

— Махорка есть? — спросил Галинин. Курил он много и поэтому часто «стрелял» у Ветлугина.

Алексей оторвал полоску от газеты, свернул козью ножку.

— Чур, я первый! — сказал Галинин и с наслаждением затянулся.

Был полдень. Басовито гудели шмели, пчелы собирали нектар, порхали бабочки. Ребята вздремнули и не сразу увидели немцев, появившихся на другом берегу.

— Хана, — испуганно прошептал Ветлугин.

— Не бойся. Хватай в охапку шмотки и — в овражек.

Вдогонку им понеслись пули…

— Запросто могли бы погибнуть, — сказал Галинин. — До сих пор слышу, как материл нас взводный. — Он помолчал и добавил: — Если через пятнадцать минут не приду, один купаться ступай.

Он пришел раньше. Радостно сообщил:

— Температура у Лизы нормальная и кашель стих.

До речки дошли быстро. Берег в этом месте был хороший: супесь, чуть подальше несколько кустиков.

— Нагишом? — спросил Ветлугин.

Галинин кивнул.

Они разделись, сложили одежду под кустиком. Поглядев на Галинина, Ветлугин поймал себя на мысли, что сложением они схожи; оба рослые, поджарые. В памяти все еще продолжало жить фронтовое купание, и Ветлугин с неожиданно пробудившейся радостью подумал, что сейчас, когда они голые, их ничто не разделяет. Наткнулся взглядом на нательный крест и понял: «Все не так просто, как хотелось бы». Скрывая свое состояние, бросился с разбегу в воду. Галинин последовал его примеру. Они поплескались, поплавали. Было тихо-тихо. Лишь изредка всплескивала рыбешка. Теплая вода ласкала тело.

— Как думаешь, — неожиданно спросил Галинин, — почему люди веруют в бога?

Ветлугин провел ладонью по лицу:

— Наверное, потому, что в мире еще много несправедливого, грязного, мерзкого. Когда исчезнет это…

— Это никогда не исчезнет.

— Значит…

— Ты меня правильно понял. Вера в бога вечна, как вечен он сам.

— Хватит! — крикнул Ветлугин и пожалел, что согласился искупаться с Галининым.

Домой они возвращались молча, расстались сухо. Настроение у Ветлугина было хоть волком вой. Память упорно возвращалась к прошлому, мозг отказывался поверить в то, что видели глаза и слышали уши. За четыре года Галинин, несомненно, изменился: отрастил бороду, похудел; длинные пальцы с желтоватыми от никотина подушечками нервно сплетались, в глазах был тревожный блеск.

«Завтра первое сентября», — то и дело вспоминал Ветлугин и представлял, как он войдет в класс, что скажет. Каждый раз получалось по-разному. Ему дали двадцать семь часов в неделю — девятый, восьмой и два седьмых класса. Василий Иванович предложил еще восемь часов, но Ветлугин отказался.

Планы и конспекты уроков он составил быстро, потому что считал это бесполезным, никому не нужным делом. Во время педагогической практики методисты почему-то уделяли планам и конспектам первостепенное значение. Один пожилой учитель — он, видимо, почувствовал в Ветлугине единомышленника — доверительно сообщил, что лично он составляет планы и конспекты «на всякий пожарный случай», пользуется ими только тогда, когда на урок приходят представители.

Ветлугин тоже собирался проводить уроки по-своему: импровизировать, менять ритм, возвращаться к пройденному, забегать в случае надобности вперед. Профессия учителя казалась ему сродни профессии актера. Только актер играл в театре, а учитель «выступал» в классе. Его голос, жесты, эмоциональность — все это, по мнению Ветлугина, должно было «работать», вызывать интерес к личности педагога и к предмету, который он ведет. За четыре года учебы Ветлугин побывал на многих открытых уроках, но лишь некоторые из них врезались в память. Запомнились возбужденные лица, нетерпеливо поднятые руки, четкие вопросы учителей. Они пробуждали мысль, заставляли сравнивать, анализировать, и это было самым важным. Смело раздвигались границы учебников, где все было сформулировано до обидного упрощенно. На одном из уроков во время педагогической практики Ветлугин должен был рассказывать о Тургеневе. Он составил подробный конспект, несколько страниц посвятил Полине Виардо. Прочитав конспект, женщина-методист сказала:

— Про нее рассказывать не надо!

— Почему? — простодушно удивился Ветлугин.

— Русских писателей надо показывать школьникам чистыми и непорочными. Была бы моя воля, я и про Головачеву ничего на уроках не говорила бы.