Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

Валентина Петровна сморщила носик.

— В нашей чайной грязновато и все невкусно.

— А я и не собираюсь обедать. Куплю что-нибудь, и полным ходом домой.

— Неужели сами готовите?

— Чаек вскипячу — и все дела!

Валентина Петровна округлила глаза.

— Так питаться для желудка вредно.

Ветлугин сказал, что желудок у него луженый — настоящий солдатский желудок. Лариса Сергеевна улыбнулась.

— Пригласи Алексея Николаевича пообедать с нами.

Валентина Петровна ойкнула, хлопнула себя ладошкой по лбу.

— И как только сама не догадалась! Каждый день, Алексей Николаевич, можете обедать у нас. Мне все равно — на двоих или на троих готовить.

Ветлугину было приятно слышать это, но стеснять девушек не хотелось. Он так и сказал.

Лариса Сергеевна посмотрела на него.

— Валентина Петровна будет счастлива, если вы хоть сегодня отобедаете у нас.

«А ты?» — спросил взглядом Ветлугин.

Лариса Сергеевна не отвела глаза, но что было в них, он так и не понял.

Попросив девушек подождать, сбегал в чайную, купил коробку конфет, шампанское с черной этикеткой.

— Ого! — Лариса Сергеевна покачала головой. — Свой успех хотите отметить?

— За вас выпить собираюсь!

Валентина Петровна поморгала. Лариса Сергеевна снова улыбнулась.

— За Валентину Петровну разве нет?

— За нее тоже!

Оставив Ветлугина в комнате, девушки ушли на кухню. Слышались их голоса, смех. Сидеть без дела было неловко да и скучно.

— Помочь? — Он открыл дверь.

— Не мешайте, не мешайте, — затараторила Валентина Петровна. Она чистила вареный картофель, была в косынке, в красивом фартуке.

Вытирая запястьем слезы, Лариса Сергеевна крошила репчатый лук.

— Сердитый? — спросил Ветлугин.

— Все слезы выплакала.

— Значит, долго плакать не будешь, — пошутила Валентина Петровна и нарочито строго сказала Ветлугину: — Ступайте, Алексей Николаевич, ступайте — без вас справимся!

Но он остался, рассказал о том, как косился на него Колька Рассоха. Добавил:

— Видел нас вместе и теперь ревнует.

— Лупит и лупит глаза, — с напускной рассерженностью пожаловалась Валентина Петровна.

— Влюбился, — вставила Лариса Сергеевна.

— Если бы он постарше был… — Валентина Петровна задумалась.

— Два года не разница, — возразила Лариса Сергеевна.

— Парень старше должен быть, — не согласилась Валентина Петровна. — Да и нельзя с Колькой ходить открыто: я — учительница, он — ученик.

Лариса Сергеевна и Ветлугин подтвердили — действительно нельзя.

Когда сели обедать, Валентина Петровна сказала:

— Всего два разочка шампанское пила. На лимонад похоже, а ударяет.

Ветлугин вспомнил, как, подыскивая место для ночлега, их отделение наткнулось на небольшой продовольственный склад, в котором помимо муки, сахара, галет и консервов оказалось несколько ящиков с вином. Командира отделения куда-то вызвали, другого начальства поблизости не было. Воспользовавшись этим, солдаты разбили ящики. Запихивая в «сидора» диковинные бутылки с красивыми этикетками, говорили:

— Кислятина! С российской водочкой ничто не сравнится.

Ветлугин и Галинин поддакивали, хотя водка им не нравилась. Они взяли четыре бутылки шампанского и устроили пир. Выдули по кружке, посмотрели друг на друга.

— Шибануло?

— Лимонад! — сказал Ветлугин и раскупорил еще одну бутылку.

Что было дальше, он не помнил. Утром пожилые солдаты, добродушно посмеиваясь, рассказали им, что они лыка не вязали.

— Пришлось уложить вас, мальцы, шинельками прикрыть, чтобы, упаси бог, никто не увидел, какие вы «хорошие»…

— Часто встречаетесь с отцом Никодимом? — спросила вдруг Лариса Сергеевна.

Ветлугин помолчал.

— Последний раз в тот день виделись, когда я познакомил вас.

Лариса Сергеевна перевела на него удивленный взгляд.

— Поссорились?

Ветлугину был неприятен этот разговор. Он с удовольствием поболтал бы о чем-нибудь другом, но Лариса Сергеевна смотрела на него требовательно, и он сказал:

— Мы не ссорились. Просто разошлись как в море корабли. Так, кажется, говорится?

В глазах Ларисы Сергеевны по-прежнему было удивление, и Ветлугин торопливо пояснил:

— Теперь он поп, а я учитель. Между нами глубокая пропасть.

Лариса Сергеевна резким движением перекинула на грудь косу, и Ветлугин понял: она или осуждает его, или не верит.

— Тебе нравится Алексей Николаевич? — обратилась к подруге Валентина Петровна, когда Ветлугин ушел.

— Да.

— Счастливая! Поженитесь, отработаете три года и в Москву уедете.

Лариса Сергеевна кинула взгляд на мечтательно-отрешенное лицо Валентины Петровны и чуть вздохнула.

— Я уже догадалась, — продолжала толстушка, — что влюбился он в тебя без памяти.

— Так уж и влюбился, — возразила Лариса Сергеевна, приятно взволнованная этими словами.

Она и сама чувствовала, что понравилась Ветлугину, как нравилась многим молодым людям, с которыми ходила в кино и на танцы. Однако по-настоящему в нее еще никто не был влюблен. А в глазах москвича, в его предупредительности было то, что заставляло сладко замирать сердце.

Лариса Сергеевна предполагала: человека более сердечного ей не найти. Женское чутье подсказало: он к тому же наивен, покладист. Да, Ветлугин во всех отношениях был прекрасной партией. Красивая учительница не спешила давать повод для объяснения, потому что продолжала восхищаться внешностью отца Никодима, огорчалась, что он священник. Если бы Ветлугин был хоть чуточку похож на него, то она не колебалась бы.

После паузы Валентина Петровна сказала с веселым оживлением:

— А я вчера с Колькой разговаривала.

— Ну?

— За хлебом пошла, а он стоит. — Валентина Петровна рассмеялась. — Днем стесняется подходить, а как стемнеет, храбрым становится.

— О чем же вы говорили?

— А! — Валентина Петровна взмахнула рукой. — Я всего два словечка сказала, а он, дурачок, разную чепуху молол.

Лариса Сергеевна подумала.

— В прошлом году, когда Анна Григорьевна болела, я в их классе уроки проводила. Он тогда мне умным и начитанным показался.

Валентина Петровна обрадованно кивнула и затараторила:

— Сельсоветовская библиотекарша — я сама это слышала — на все лады его расхваливала. Он, оказывается, даже Белинского читал.

Лариса Сергеевна виновато улыбнулась.

— Мы в педучилище проходили Белинского, а что — я уже позабыла.

— Я тоже этого не помню, — поддакнула Валентина Петровна.

Они поговорили еще немного и легли спать.

Вот уже несколько дней Галинин чувствовал себя скверно — просыпался с тяжелой головой, с ощущением какой-то тревоги; ходил будто чумной, тайком от Лизы ощупывал голову, гадал — начнется боль или обойдется. Головными болями он страдал с детства, считал их обычной мигренью. Во время приступов не мог ни есть, ни пить, ни курить — лежал, накрывшись с головой одеялом, и тихо постанывал. Продолжалась боль шесть или семь часов подряд, часто сопровождалась рвотой; кончалась так же внезапно, как и начиналась. Галинин уже давно относился к головной боли как к неизбежному, но всякий раз, когда сдавливало череп, думал: «Лучше сразу помереть, чем так страдать».