Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

— Пожаловал! — напустилась на него Анна Григорьевна. — Десятый час, а он еще в одном белье по избе разгуливает.

— Погоди, — сказал Василий Иванович. — Поговорить надо.

— Надень штаны — тогда и говори!

Василий Иванович обиженно посопел, поплелся в спальню, надел брюки. Он мог дать голову на отсечение, что Валентина Петровна смолчит, а Ветлугин и Лариса Сергеевна наверняка скажут что-нибудь неприятное.

— Чего стряслось-то? — спросила Анна Григорьевна, когда он снова появился на кухне.

Василий Иванович опустился на табурет, налил себе молока, отрезал ломоть хлеба.

— Завтра серьезный разговор будет. Но где говорить с ними — в учительской или в кабинете, не решил.

В жарнике [8] Жарник — топка в печи. весело потрескивали дрова, на столе лежала горка крупно нашинкованной капусты — Анна Григорьевна собиралась варить щи.

— Не трогай их, — сказала она. — Ничего худого не было.

Василий Иванович был другого мнения. Служба в армии пополнила его лексикон словом «не положено», очень полюбившимся ему. Молодые учителя совершили то, что было им не положено.

Анна Григорьевна сновала от стола к печке, бесцеремонно задевала мужа локтем, и Василий Иванович наконец догадался, что так она поступает нарочно. Стало обидно. Он отодвинул недопитое молоко и ушел.

Петька, шевеля губами, перевернул страницы. Василий Иванович взглянул на обложку и, срывая зло, рявкнул:

— Нечего с книжечкой прохлаждаться — уроки учи!

— А я что делаю? — возразил Петька. — Алексей Николаевич всем велел «Преступление и наказание» прочитать.

Читал Василий Иванович мало и только газеты. Напустив на лицо строгость, спросил:

— Ро́ман?

— Роман, — поправил Петька.

— Ро́ман, — упрямо повторил Василий Иванович — раньше так говорили все: он, Анна Григорьевна, Петька.

— Алексей Николаевич велит ударение на втором слоге ставить, — объяснил сын.

Крыть было нечем.

Лужа все увеличивалась. Василий Иванович снял с гвоздя дождевик, взял лопату, вышел во двор.

Дождь был реденький, мелкий — обыкновенный осенний дождь. Дымы над избами валились набок, хотя ветра не было, растекались в стылом воздухе, смешивались с туманом. Облитая дождем трава поникла, на огромных лопухах ртутно поблескивали капли. Под навесом бродили куры, огненно-рыжий петел с великолепным гребнем строго поглядывал на своих подруг; от конуры метнулась, перемахнув через плетень, молодая резвая сучка с измазанным грязью животом; длинноухий кобель, гремя цепью, виновато помотал пушистым хвостом.

Физический труд Василий Иванович любил, все умел делать, но дома работал редко. Завхоз и подсобник по штатному расписанию школе не полагались, колхоз только числился шефом. Помимо административных обязанностей Василию Ивановичу самому приходилось привинчивать к дверям ручки, вставлять стекла, шпаклевать полы, ремонтировать замки, одним словом, быть и плотником, и стекольщиком, и слесарем. Анна Григорьевна часто говорила: «Для школы в лепешку расшибаешься, а в родном доме словно в общежитии живешь». Василий Иванович или отмалчивался, или виновато оправдывался.

Сегодня он решил пробыть весь день дома — прорыть канавку, починить калитку и сделать многое-многое другое, о чем почти каждый день просила жена.

Пахло сырым деревом, руки посинели от холода. Земля была мягкой, лопата легко входила в нее, но Василий Иванович все же вспотел, решил малость передохнуть. Потер поясницу и увидел Петьку. В армейской фуражке, державшейся на оттопыренных ушах, в стоптанных сапогах, в дырявой телогрейке, подпоясанной косо сидевшим ремнем, он уморительно был похож на отца. Вспомнился точно такой же осенний день. Василий Иванович, тогда еще мальчишка, стоял на этом же крыльце и смотрел на отца. Небо было обложено облаками, моросил дождь, так же пахло сырым деревом. Василий Иванович стал припоминать, что делал тогда отец, но не вспомнил. Память сохранила его уставшее лицо с густой сетью морщин, большие руки с вздувшимися венами. Мать сильно болела, часто лежала в больницах, отцу все приходилось делать самому — он даже корову доил. Мужики посмеивались над ним, а бабы жалели: четверо детей и сам вроде бы бобыль и вроде бы нет. Умер отец во время войны. Телеграмма с извещением о его кончине пришла в срок, но на похороны Василия Ивановича не отпустили. Сказали: «Не положено!» Два брата погибли на фронте, сестра жила с мужем где-то на Чукотке, — Василий Иванович даже не переписывался с ней. Мать он помнил смутно, а отца жалел. «Жалеть-то жалел, а старость ничем не скрасил», — подумал Василий Иванович. Работа, боксерская секция, Нюра — все это тогда казалось самым главным, самым важным. А отец… Василий Иванович даже не спросил, понравилась ему сноха или нет. Привел Нюру в дом и — баста. «И Петька, должно быть, так же поступит», — решил Василий Иванович и вздохнул.

— Ты чего, пап? — обеспокоенно спросил сын.

На душе потеплело, но Василий Иванович не выдал этого — с нарочитым неудовольствием проворчал:

— В отрепье вырядился. Разве носить нечего?

— Специально так оделся, помочь решил.

— Небось мать послала?

— Сам.

«Моя кровь», — растроганно подумал Василий Иванович, но ничем не выдал своего волнения.

— Дочитал ро́ман-то? — Он по привычке произнес это слово так, как всегда произносил, подумал, что сейчас Петька поправит его, но сын лишь снисходительно пояснил:

— Достоевского надо вдумчиво читать.

Василий Иванович понял: сын повторяет слова Ветлугина, подумал, что теперь Петька часто будет ссылаться на него. Стало неприятно, Василий Иванович приглушил неприязнь, деловито сказал:

— Алексей Николаевич, конечно, башковитый учитель, но ты и на другие предметы налегай.

— Уроки литературы — самые интересные, — доверительно сообщил Петька. — Раньше мне математика нравилась, теперь все время читать хочется.

Василий Иванович стал вспоминать, какие книги прочитал сам, но, кроме «Чапаева» и «Повести о настоящем человеке», ничего не вспомнил. Проворчал:

— Хватит лясы точить — работать надо.

Петька копал сноровисто, и очень скоро в канавку устремилась вода, мутноватый ручеек покатился к речке, растекаясь веером по огороду. Потом они починили калитку, приколотили отскочившие наличники.

— Летом капитальный ремонт сделаю, — пообещал Василий Иванович.

Петька улыбнулся.

— Каждую осень так говоришь.

Захотелось пожаловаться на свою директорскую участь, но Василий Иванович подумал: «Петька еще сосунок, не поймет».

К вечеру дождь усилился. Анна Григорьевна то и дело повторяла, что будто чувствовала это, успела всю картошку перебрать и подсушить. Они рано поужинали. Петька пододвинул к себе керосиновую лампу, снова стал читать.