Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

— Вот ты о чем! — Сарыкин сбил с шинели соринку. — Главное, отвоевались.

Все одобрительно закивали. Старшина хотел добавить еще что-то, но передумал, поднял резким движением крышку с котла.

Сарыкин потянул носом.

— Наркомовские привез?

— Угадал. — Старшина взял черпачок. — А каша чуть погодя приедет. Но тебе наркомовские не дам.

— Не дашь?

— Не дам.

— Почему?

— Застегнись, как положено, и пилотку надень!

Сарыкин рассмеялся.

— Твоя взяла!

Старшину он терпеть не мог. Когда в срок не привозили горячее или вместо хлеба выдавали сухари, ворчал: «Наел загривок, боров гладкий, а на остальное ему — начхать! Все к офицерьям жмется, все их ублажает. Даже одежду себе офицерскую справил, хотя такая и не положена ему. Я бы на месте командира роты сунул ему винтовку и…» — Сарыкин делал выразительный жест.

Водку пили по-разному. Одни, не отходя от повозки, сразу опрокидывали в рот двойную порцию, которую разливал старшина в котелки и кружки; другие чокались, пили бережно, подставив под подбородок ладонь, чтобы — упаси бог! — ни одна капля не пропала.

Семин выпил и почувствовал: «Пошла!» Стало легко, будто за спиной выросли крылья. Захотелось пофилософствовать. Подойдя к Петьке, он поймал пуговицу на его гимнастерке и сказал:

— Ты только подумай, Петь, война кончилась!

— Кончилась, — проворчал Петька. — А у нас никаких наград. Домой возвращаться с пустой грудью не больно-то охота. Не поверят люди, что воевал.

— Это верно, — легко согласился Андрей.

— Ты бы намек Овсянину сделал — так, мол, и так, товарищ лейтенант. Он, заметил, тебя отличает.

— Ни за что!

— Интеллигенция.

Петька высвободил пуговицу.

Чувствовалось, что он недоволен. Андрей представил себя с медалью на груди, увидел улыбающуюся мать, услышал взволнованные охи соседей и подумал: «Может, в самом деле поговорить с Овсяниным?»

Снова заиграла гармошка. Образовав круг, солдаты смотрели на плясунов.

— А вы, мальцы, чего квелые? — спросил Сарыкин, остановившись возле них.

— Я бы с полным удовольствием, дядя Игнат! — сказал Петька.

— А ты? — Сарыкин посмотрел на Семина.

— Не умею плясать, — пробормотал Андрей.

— А пробовал?

— Нет.

— Вали тогда!

Неожиданно для себя Семин сорвал с головы пилотку, ворвался в круг, раскинул в стороны руки и замолотил ногами. В голове шумело, сердце переполняла радость. Показалось: пляшет он лучше артистов — участников дивизионного ансамбля самодеятельности, они два раза давали на позиции концерты. Все хлопали в ладоши и улыбались. Сарыкин подбадривал:

— Жги, малец, жги!

Горячий пот катился с лица, нательная рубаха стала хоть выжимай. Решив напоследок удивить всех, Семин попробовал вприсядку и, очутившись на земле, ошалело уставился на окружающих его бойцов. Они доброжелательно посмеивались, аплодировали.

— Уважаю бедовых, — сказал Сарыкин и помог Андрею встать.

Петька тоже хотел показать свою удаль, но его оттерли. Он обиделся, отошел в сторону, сказал Семину:

— Не умеешь плясать! Не в такт ходишь. Музыка играет, а ты ногами колотишь, будто и нет ее.

Музыкального слуха у Семина не было — это он знал, но, воодушевленный аплодисментами, возразил:

— Сарыкину, между прочим, понравилось!

Петька усмехнулся.

— Потешно у тебя получилось, а он, сам знаешь, любит это.

Семин не стал спорить.

В голове по-прежнему шумело, и все — синее, без облаков небо, умытая росой трава, клейкие листочки, веселые, с расстегнутыми воротниками бойцы — умиляло его. Он вспомнил мать. «По радио, наверное, уже объявили о Победе, — решил Семин. — Мать сейчас тоже радуется». Повернувшись к Петьке, он сказал:

— Скоро демобилизуют нас.

— Держи карман шире! Сарыкин и другие, которые в годах, домой поедут — это точно, а нам еще трубить и трубить.

— Не может быть!

— Хоть так верти, хоть этак — все равно трубить. Если всех по домам распустят, кто ж тогда служить будет?

— Те, кто не воевал!

— А много ли таких? Может, пять, может, десять тыщ наберется. Из них даже дивизию не составишь. А служить все равно надо: границы охранять и все прочее.

Семину стало грустно.

— Может, в отпуск отпустят?

— В отпуск — да, — степенно произнес Петька.

Солнце поднималось все выше. Роса высохла, но земля все еще была влажноватой. Такой она бывает только весной, когда под верхним, обманчиво сухим слоем еще много-много влаги. У самого берега, на отмелях, ходила рыбная молодь. Петька кинул в воду позеленевшую гильзу:

— Рыбы тут невпроворот. Будет время — посидим с удочками. А если сеть достанем, то объедимся ушицей. Страсть как рыбки хочется!

— Давай сейчас ловить! — загорелся Семин.

— Больно ты скорый. Удилище срезать надо, крючки достать…

— И леску, — подсказал Андрей.

— Вместо лески суровая нитка сойдет. У меня в сидоре целый моток. А вот крючки не помешало бы найти. Если не пофартит, сами сделаем — из проволоки.

Петька, видимо, уже все обдумал, все решил, и Семин позавидовал его умению заранее все прикидывать, все взвешивать.

— Айда в холодок, — предложил Петька, — а то жарко стало.

Они направились в лес, но дойти до него не успели — на полянке снова появился старшина. Сложив руки рупором, он крикнул:

— Становись!..

…«Расстроен лейтенант», — отметил про себя Семин, следя за Овсяниным. Его лицо было хмурым, набухшие веки свинцово прикрывали покрасневшие от бессонницы глаза, на скулах виднелись пятна, похожие на кружочки только что нарезанной свеклы. Лейтенант был в поношенной, но выстиранной гимнастерке, в сдвинутой на затылок фуражке с блестящим козырьком. Ветка в его руке словно бы плясала. Почки расплющивались, обнажая еще не созревшую сердцевину: коричневатая, в мелких пупырышках кора сползла, древесина влажно блестела. Показалось: с ветки капает сок.

«Расстроен лейтенант», — снова подумал Семин и пожалел погубленную ветку. Овсянин перехватил его взгляд, с силой хлестнул по сапогу и отбросил ветку.

Бойцы стояли кто как — улыбающиеся, довольные, чуточку хмельные. Гимнастерки были расстегнуты, ремни сидели косо, на подворотничках проступал пот.

— Застегнись и ремень поправь, — сказал лейтенант, проходя мимо Семина.

Петька тоже поправил ремень и застегнулся. Стали приводить себя в порядок и другие бойцы.

Остановившись в тени, Овсянин снял фуражку, провел носовым платком по слипшимся, будто обильно смоченным одеколоном волосам.

— На сегодня погуляли — хватит! Там, — он показал на темневший вдали лес, — обнаружены немцы. Среди них эсэсовцы и прочая сволочь. Приказано — прочесать лес.

«Теперь понятно, почему расстроен лейтенант, — решил Семин. — Другие офицеры отдыхать будут, водку пить, а ему работенка».