Юрий Додолев - Просто жизнь: Повести и рассказы

— Может, не понял меня, — пожаловалась Ленькина мать Надежде Васильевне, — а может, решил, что я сама должна перерасчет сделать. Сколько отдать — ума не приложу. Пятьдесят рублей, сама понимаю, мало, а шибко больших денег у меня нет.

— Не забивай себе голову, — посоветовала Надежда Васильевна. — Никольский — человек состоятельный, для него пятьдесят рублей пустяки.

— Для кого как, — возразила Анна Федоровна. — Меня с малолетства учили: копейка к копейке липнет, рубль к рублю тянется. Если все люди деньгами расшвыриваться будут, то никто ничего не наживет себе.

— Верно, — согласилась Надежда Васильевна.

— Конечно, верно, — сказала Анна Федоровна и добавила: — Не люблю, когда долги есть. Будто камень на шее висит. Отдашь долг — сразу легче становится.

О том, что мне, Андрею Шубину, тоже придется воевать, сказал Родион Трифонович. Я и сам понял: близится мой час, когда в мае 1943 года был вызван в райвоенкомат. После медкомиссии с призывниками — с каждым в отдельности — беседовал капитан с протезом вместо руки. На мой вопрос — когда, он лаконично ответил: «Пришлем повестку». Я попытался узнать хотя бы приблизительный срок, однако капитан, несмотря на все мои ухищрения, так ничего и не сказал.

В райвоенкомат меня вызвали в один день с Ленькой. Домой мы возвращались вместе.

— Ну? — спросил он, как только мы очутились на улице.

— Годен к строевой.

— А меня не взяли. Начальник цеха бронь оформил, да и с нервишками что-то.

Ленька старался выглядеть огорченным, а в его глазах была радость. Я хотел сказать, что он просто трус, но подумал: «У него отец погиб, да и в тылу кто-то должен работать».

По-настоящему меня беспокоила только бабушка. Мать надеялась, что она переедет к ней, но в ответ на мои уговоры бабушка покачала головой. Родин Трифонович сказал:

— Я подсоблю Прохоровне, если ей помощь понадобится.

Я понимал: повестку «прибыть с вещами» могут принести в любой день, и все же разволновался, когда почтальонша вручила мне под расписку бланк из серой плотной бумаги размером с почтовую открытку, с косо наклеенной маркой. Я не сомневался, что Маня станет писать мне, но она, повертев в руках повестку, неожиданно сказала:

— Я тоже скоро уезжаю. Буду работать медсестрой в армейском госпитале.

Оказалось, что Маня кроме школы училась на курсах медсестер, ходила в райвоенкомат, в комсомольские организации и добилась назначения.

— Только моей маме ничего не говори, — попросила она. — Терпеть не могу причитаний. Когда все прояснится, сама скажу.

Мы договорились, что я напишу Надежде Васильевне и она сообщит мне Манин адрес — номер полевой почты.

Армейская служба поначалу давалась мне с трудом. После отбоя я проваливался в какую-то бездну. Услышав сквозь сон команду «подъем», напяливал на себя гимнастерку, брюки, наматывал обмотки и, еще не проснувшись окончательно, становился в строй. И начиналась круговерть: строевая подготовка, изучение оружия, политзанятия, стрельбище, наряды. В том числе и внеочередные. За неряшливый вид! За нерасторопность! За пререкания! Особенно невзлюбил меня коренастый сержант с почти квадратным лицом — я донимал его «умными вопросами». Получилось так, что я смог написать Надежде Васильевне только через месяц. Письма шли долго: десять дней туда, десять оттуда. В ответном письме Петрова-старшая сообщила, что Маня уехала неделю назад.

Обучали нас по ускоренной программе. Однажды ночью погрузили в теплушки и… На передовой я пробыл недолго — в первом же бою был ранен, очутился в эвакогоспитале, в тыловом городе.

На фронте я обзавелся трофейными часиками, часто подносил их к уху — было приятно слышать, как они тикают. В госпитале часики неожиданно встали. Я встряхивал их, переводил стрелки — безрезультатно. Однопалатники посоветовали мне спуститься на второй этаж — там лежал часовщик. По словам ребят, он был прекрасным мастером, даже чудо сотворил: пустил настенные часы, которые встали еще до войны, пылились в подвале среди разного хлама.

Войдя в указанную на втором этаже палату, я обомлел: на кровати сидел Парамон Парамонович. Одна штанина была подколота булавкой, рядом стояли костыли. В первое мгновение я подумал: «Совпадение». Он посмотрел на меня, и я понял — Парамон Парамонович. Хотел сразу же сказать, что жена, дочь и все-все на нашем дворе считают его погибшим.

— Минуточку! — опередил меня Парамон Парамонович и, сунув костыли под мышки, направился в коридор.

Мы остановились около окна. Я прислонился мягким местом к подоконнику, Парамон Парамонович словно бы висел на костылях.

— Удивлены?

— Не то слово, не то слово, Парамон Парамонович!

Он помолчал.

— Никогда не думал, что встречу вас.

— Маня и Надежда Васильевна обрадуются, — сказал я и, увидев, как дрогнуло и сразу же сделалось бесстрастным его лицо, понял, что Парамон Парамонович не подавал о себе вестей неспроста.

Покосившись на меня, он лизнул кончиком языка сухие губы.

— В начале сорок второго года во время артналета снаряд большого калибра накрыл блиндаж, где кроме меня было еще шесть человек. Пульс щупать и ухом к груди прикладываться некогда было — рота в контратаку пошла. Начальство решило: все убиты — как-никак прямое попадание, на месте блиндажа развороченные бревна, оторванные ноги и руки. А я живым и невредимым остался — только контужен был, да и то слегка. Ногу я в другом бою потерял — полгода назад. В медсанбате, куда меня направили после контузии, я узнал — похоронка отправлена. Вот тогда я и решил не возвращаться в семью…

Парамон Парамонович пристально посмотрел на меня.

— Я, знаете ли, не очень-то счастливо жил. Надежда Васильевна, конечно, достойная женщина и еще хороша собой. Однако она с детства приучена только брать и ничего не давать. Раньше я думал: внешность жены, умение нарядно одеваться, приобретать нужные вещи, вкусно готовить, соблюдать чистоту — самое главное в семейной жизни. Потом вдруг понял: нет душевного расположения, теплоты — про любовь я уже не говорю. Надежда Васильевна всегда относилась ко мне как к источнику существования, а мне хотелось обыкновенной человеческой ласки.

— Но ведь кроме жены есть дочь! — жестко сказал я.

Парамон Парамонович вздохнул. Привалившись спиной к стене, вынул носовой платок, вытер пот.

— Дочь… Кстати, как она? По-прежнему учится в школе или уже бросила?

— Маня тоже на фронте, — сухо сообщил я. — В армейском госпитале работает, медсестрой.

Парамон Парамонович не удивился.

— Она с характером. Хорошо, что в санинструкторы не пошла. Армейский госпиталь не передовая и даже не медсанбат… Переписываетесь?

Неделю назад я получил от Надежды Васильевны письмо с Маниным адресом. Так и сказал.