Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

жестяных банок с надписями «Корица», «Соль», «Укроп» и тому

подобных, стоявших в раскрытом теперь настежь шкафу, полно-

стью осыпали его тело. Сережа подумал: это обонятельная функция

заставляла Морошкина обсыпать себя ими, принимая их то ли за

фейерверк, то ли за манну небесную. Запахи пьянили и волновали

Морошкина.

— У нее два горшка спиздили, а она меня спрашивает, люблю

ли я Тинторетто!

Расстроенный Сережа взял с подоконника гриб в стеклянной

банке и стал его внимательно рассматривать.

— В сферах исходящего духа ищи ее, — посоветовал Морош-

кин. — В то время как клочковатые облака облегают голень… Зачем

вы здесь, сущности? Я не звал вас.

— Это ты мне, что ли, говоришь? — спросил Сережа, погло-

щенный созерцанием гриба. — Я просто зашел.

— Нет, нет, — Морошкин стал лихорадочно размахивать рука-

ми, — по мосту гибкому они пришли.

— Да кто — они-то? — увлеченный грибом Сережа чуть не

засунул голову в банку.

Выходя из квартиры, Сережа по-детски чмокнулся с искусство-

ведшей, натянув в гардеробе свое серое «ВИДовское» пальто с двумя

дырявыми карманами, и вышел в пустое серое Юбилейное — спаль-

8

ный микрорайон Иркутска. Раннее утро обещало. На остановке никого

не было, только мерзла одна школьница. Сережа еще раз задумался

над тем, как можно было даже вполсна перепутать женские ноги с

мужскими.

Он предложил девочке жувачку, и она с воплем убежала. Се-

режа механически проводил ее взглядом. А поскольку обзор был

хорошим, она бежала очень долго, пока не скрылась за горизонтом.

И тут он вспомнил: как они накануне вдвоем с искусствоведшей

ночью бродили тут по переулкам в поисках вина, как она подвернула

ногу и скакала на одной.

— Нет, это мой бред, это мне приснилось. Но в чем разница

между реальностью и бредом, если сейчас для меня это одно и то

же? Морошкин разговаривал с покойниками, Лесиков всю ночь играл

на фаготе… Леонардо да Винчи любил резать трупы…

В общем-то, сейчас Сережа только смутно припоминал, он забыл

всё, но он запомнил поцелуи искусствоведши, сам их вкус, притор-

ный, словно она конфет объелась. Где они могли с ней целоваться?

Сережа очень любил Рафаэля, но под напором идей новой под-

руги сама ее скрюченность в постели¸ заглядывания в глаза снизу

вверх, хотя она была выше его сантиметров на двадцать, теперь

казалась ему чем-то вроде божественного шлепка по затылку. И узор

родинок… Теперь он торжествовал: «Как же я правильно поступил, что не переспал с ней».

Он думал, бродил, иногда отрывисто говорил, присаживался

на скамейки:

— Это типичное нынешнее поветрие: Дали, Брейгель, Гойя…

Вы любите всё уродливое и уподобляетесь ему. Кто угодно, только

не Рафаэль. Для вас нет ничего страшнее, чем гармония, потому что

она вам не может пригодиться!

Ему понравилась эта мысль, и он попробовал ее развить: «Мы

не верим в то, что есть чистые существа, — рассуждал Сережа, —

мы приписываем им свое, самое низкое. А чистые существа есть.

Пускай не я, пускай я не гожусь.

Какая разница после того, как ты их видел? Двух девушек из

богемы. Они молчат, и пускай молчат. Но если они вдруг завопят, все мы оглохнем».

9

ПОБЕРЕЖЬЕ ТЕНЕЙ

По-прежнему бормоча, Сережа вывернул дырявые карманы.

В час моего повествования, в начале нового века он был инте-

ресен собой и молод. Сменил несколько профессий, ни одна ему

не понравилась, два раза уходил с филологического и, что пораз-

ительно, за всё это время ни одна женщина, делившая с ним постель, не догадалась зашить ему пустые карманы или пришить пуговицу.

Сейчас, размышляя, Сережа проходил мимо лотков с разноцветны-

ми фруктами, кавказцев, пасущихся возле магазина «Алмаз» — каждый

кидался на него с криком: «Золото продаешь?» — кафе, где мажор-

ские парочки соединяют под столиками потные ручки друг друга…

Над ними он посмеивался, будучи в уверенности, что невинные

секунды утреннего счастья и следующие за ними нескончаемые

годы взаимной ненависти — не стоят друг друга.

Бедность... Ну да… Сережа был беден. Он не хотел работать

и жил на то, что доставалось ему даром от родственников, друзей

и любовниц.

Но как же это пошло и жалко: долго, мучительно мусолить в

кармане десятку на «Жигулевское пиво». Глядеть то на десятку, то

на пиво. А то и на лунообразное лицо продавщицы, которое выва-

ливается из окошка и ничего не освещает.

Я не готов говорить о Ненашеве, пока он сам не раскроется

перед вами во всей полноте и противоречии достоинств и недо-

статков. Может быть, единственное неоспоримое его качество — у

него не было врагов.

Он слушал и утешал. Ссорился и тут же мирился. Мог говорить, мог молчать. Он был сам по себе. Многое знал, но редко сплетничал.

Бывали времена, когда приходилось иметь в виду даже забе-

галовки с бесконечной солянкой на раздаче. Однажды, голодный и

обессилевший, он вошел в кафе «Темп» на Амурской и увидел там

самого себя, сидящего за столиком за тарелкой супа. Переглянувшись

cам с собою, он вышел на улицу и лишился чувств.

Последнее, что мелькнуло в его сознании, и есть название

следующей главы.

10

ФРЕГАТ «ПАЛЛАДА»

С утра черствые пирожки, обкусанные посередке, летели в

урну, Сережа слонялся по городу, к своему ужасу, на каждом шагу

встречая знакомых. Темы для разговоров он выбирал сам, чтобы не

выслушивать часами исповеди, жалобы и проклятья в адрес людей

ему совершенно неизвестных. Он же, в свою очередь, рассуждал

про гармоническую природу своего Рафаэля, какой-то особенно

сочный сегодня цвет травы или про едва дотронувшееся до него

нежное дуновение вдруг смирившегося ветра.

Тетя, у которой Сережа ютился в Иркутске (мама — мама, жи-

вущая на Севере, на пенсии в основном окучивала грядки на даче и

иногда выступала по районному радио с рубрикой «На поэтической

волне»), так вот, тетя готовить не умела. Саму ее кормили на работе: там она была чем-то вроде мелкого служащего, мелькающего между

курилкой и бухгалтерией. При этом тетя ненавидела цифры, от них

у нее болела голова. Она всегда была уверена, что посчитала не-

правильно. И это мучило ее до судорожных домашних обжиманий

с котом, который и так в силу возраста был при смерти. Сережа

вечно ворочался от ее ночных слез и криков.

Свободное время она тратила на распевки, чтение классики, тем-

ное пиво, беседы с настройщиками своего рояля, которые менялись, как валеты в колоде. Гостей Ненашев даже не замечал: во-первых, он был слишком увлечен собой, во-вторых, все они были на одно