Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

из поля видимости брюнетку, которая все чаще стала отрываться от

блокнота и разглядывать зеркальный потолок. В пику ей Ненашев

стал глядеть в стол.

Официантка принесла графин. Семен настаивал на своих

непристойностях, рождавшихся на свет ради чистого искусства, а

она сбивала цену. Тем более что звали ее Элида. За этим именем

вставал целый мир. Сережа заказал еще сто и банку кильки с

_________________________

* «Шанхай» — криминальный вещевой рынок в центре Иркутска.

25

черным хлебом. После этого официантка, уходя, немного шлеп-

нула по затылку Семена, который не заказал ничего.

Выпили еще. Молча. Семен достал свою вонючую «Приму», закурил и уставился в одно из зеркал, где снующая туда и обратно

Элида была заметна всегда.

И вот тут явилась она — брюнетка из-за дальнего столика.

Спрятав блокнот и сумочку. Махнув рукой зеркалу. Непроницаемое

лицо мгновенно стало романтичным и детским, руки легкими, глаза

открытыми и доверчивыми. Она не явилась, она перепорхнула, как

лепесток, на ходу меняющий цвета и стороны света, отражаясь во

всем множестве наличествующих зеркал. Будто она была там, не

здесь, а здесь, наоборот, здесь было ее отражение.

Сережу сразу захлестнула волна запаха почти тошнотворного от

плотности и густоты. Запах — тот шлейф, который любая женщина

носит за собой, но тут к нему примешивалось еще нечто неуловимое, какая-то краска, доступная только природе, когда она желает с тобой

разговаривать, но не может подобрать язык.

Девушка, садясь, по всей видимости, случайно, без умысла

рукавом коснулась Сережи, но коснулась при этом так, как будто

хотела доставить ему удовольствие.

Расположилась она рядом с Семеном. И изучающе посмотрела

на него, Сереже захотелось выйти или отвернуться. Но Семен давно

думал о своем, и почти наверняка, даже если бы незнакомка тут же

бросилась ему на грудь, оттолкнул бы ее.

Он тут же попытался продолжить разговор:

— Социализм (и здесь я не умаляю роли женщины) сослужил

хотя бы ту службу, что символизм стали сотрясать бури страха...

Мы, наконец, овладели оружием неотразимой силы. Символ — это

понятие, а миф — действие или определение.

КТО-ТО ДОЛЖЕН СТАТЬ ПЕРВЫМ…

Девушка стала водить рукой по скатерти, футуристическими

глазами гризетки исподволь подглядывая за Сережей. Свои он снова

26

устремил в стол, продолжая отмахиваться от фикуса. Очевидно, оружие массового поражения, про которое увлеченно продолжал

говорить Семен, ее никак не заинтересовало.

Теперь, когда запах юной женщины потерял прелесть новизны, Ненашев увидел, что и лицо ее довольно приятно, и особенно глаза, цвета Черного моря, так мало напоминающие отмеченное особой

мыслью лицо сосредоточенной дамы с ручкой и блокнотом.

— Мы знакомы? — на секунду отбросив мысль, владеющую

им, — спросил Семен.

— Как, ты всё забыл? Это же я (девушка вдруг и заметно за-

металась и оглянулась на зал позади себя)! Встреча в пути! Ира.

Семен ответил без перехода, сухо.

— Ну да. Ира.

— Да при чем здесь Ира, Изяслав? Ну, вторая попытка, как меня

зовут? И, вопрос-минутка, кто этот парень?

Сережа не мог понять смысла игры, но можно ведь было, напри-

мер, поменять правила. Да и вообще можно изобрести такую игру, в которую в эту минуту будет выигрывать в миллионы раз большее

число людей, чем сейчас те, кто выигрывает в шахматы. Даже не

учась ее правилам.

— Изяслав, а тебя, правда, зовут Изяслав? — спросил Сережа, снова отталкивая вездесущий фикус.

— Меня — да… Ира, а как тебя зовут?

— Женя! Ты напевал мне, говорил: «На знакомой скамье не

встречаю я больше рассвета, только в письмах своих постоянно тебя

я зову»… Понимаешь, о чем я? Ну и здравствуй, Светик!

— Мы хотим «Мартини», — сказала подсевшая к ним крупно

накрашенная Светик (Сережа и Семен обреченно переглянулись) с обвешанными висюльками волосами, чье декольте невольно вы-

зывало уважение. Ни Семен, ни Сережа не произвели на нее ровно

никакого впечатления. Сережа еще раз задумался о том, насколько

телесная прелесть может казаться доступной и недоступной одно-

временно.

Светик изучала его со всей важностью своей пустоты.

Почему у девушек, в которых мы влюбляемся, подруги всегда

симпатичнее их?

27

ВЕЧЕР ТРУДНОГО ДНЯ

Всё прошло: подруга Семена загадочная Женя вместе со Све-

тиком давно шлепнулись попами обратно за свой столик.

Ненашев последовал за ними, пока Кацнельсон глушил при-

торный мартини, заедая его килькой, и брутально торговался с

официанткой Элидой за минуты продажной любви.

Сережа знал, что у него дома тетя как всегда разучивает дуэт с

приодетым валетом неопределенного возраста. Вздрагивают клави-

ши и исполнитель; орет кот, который не переносит резких звуков.

Может быть, тетя даже надела вечернее платье, которое, как она

считала, так привлекает усатых мужчин, что они сбегаются к ней

со всех сторон.

Говорила Светик. Ее день, так вышло, был длиннее длинней-

шего викторианского романа. Это был эпос, равный сам себе, без

морали, словесный пулемет. Сережа смотрел на Женю, она на него.

Вдруг Светик дошла до кульминации, перебрав весь мир рабочих

отношений в офисе, зарыдала и убежала в туалет, что уже в большей

степени походило на мелодраму, а не на трагедию.

«Какие же мы бездушные люди, нельзя так игнорировать Све-

тика», — мелькнуло в голове у Сережи, но эта мысль не оставила

потом за собой даже следа: так прекрасна была Женя — девушка с

немного вьющимися темными коротко подстриженными волосами, умевшая слушать и смотреть. А не все девушки способны на это…

Женя, молчавшая до этого времени, вдруг сказала:

— Я не знаю, что алкоголь делает с нашей головой, но это что-

то очень хорошее.

Она медленно перемешивала своей красивой почти детской

маленькой рукой, держащей коктейльную палочку, смесь рома и

мартини. Сережа совершенно потерялся. А тут еще вбежала Светик, и эпическое повествование об одном бесконечном дне ее жизни

продолжилось.

Здесь необходимо отступление. Я нарочно убрал одно звено, чтобы фатальная встреча Жени и Сережи не показалась вам чем-то

знакомым. Настолько все шло по рельсам БАМа, одно цеплялось за

другое. Ненашев больше спрашивал, потому что голос ее — пересы-

28

пающийся, как песок — от почти нечувствительной по внутренней

пустоте фразы до реплики, которую можно было толковать и так, и

этак — он отражался и в тембре, в том, как она говорила: безучастно

или заинтересованно. И ровно так же, согласно смыслу, этот тембр