Наталия Терентьева - Феечка

Мальчики стали хохотать и пихаться.

Все-таки Игнат очень симпатичный, только невероятно глупый. Откормленный маменькин сынок, холеный, балованный москвич, может быть, не слишком богатый, но точно не из такой семьи, как я, где мама по девять часов стоит у операционного стола и не может купить себе самой дорогое немецкое лекарство, поскольку эта мама не хочет брать деньги за операции. Есть еще где-то, конечно, такие врачи, как моя мама. И в ее больнице такие наверняка тоже есть. Притом что люди сами хотят ее отблагодарить, мама всегда отказывается от денег. Она может взять цветы, конфеты, кто-то догадывается подарить ей билеты в Мариинку или дорогое издание классики. Но деньги, которых у нас нет, мама не берет. Это – принцип. Люди все равно платят больнице, потому что большинство делают операцию в платном порядке, очереди дождаться очень сложно. Кто-то поступает по «Скорой», и некоторые даже ждут приступа и надеются, что им удастся избавиться от своего больного органа или тромба быстро и бесплатно. Но не всегда стоит ждать острого приступа, потому что неизвестно, как это может кончиться, мама часто разводит дома руками: «Пришли бы раньше, все бы по-другому было…»

Почему-то я вспомнила сейчас о маме. Может быть, потому что рядом с этим мальчиком четко видела его маму, которая одергивает его за рукав, с любовью гладит по щеке, подкладывает ему самые лучшие кусочки, внимательно смотрит на его подругу, которую Игнат однажды приведет и представит маме…

– Не сатана, а сутана! – вспомнил, наконец, Филипп.

Они дальше стали смеяться, теперь уже над словом «сутана», наперебой рассказывая о парне с их курса, который упорно стоит на том, что он лютеранин, и не просто верующий, а будущий пастор, и ходит в этой связи на занятия в настоящей сутане. А преподаватель по истории не пустил его на экзамен, и парень закатил скандал на всю страну. Он оказался сыном настоящего пастора, учится, кроме МГУ, еще в какой-то религиозной высшей школе, причем не в России, а в Америке, и пытается любым способом напоминать о своих исключительных правах религиозного меньшинства и отстаивать их.

Я считаю, что это все надуманное и нарочное. Способ выделиться. У нас тоже есть такие на курсе и в корпусе, которые пытаются выделить чем угодно – от неестественного цвета волос до ярко-зеленых трусов, которые видны в дырки модных джинсов, специально порванных в определенных местах. Я тоже купила себе джинсы, порванные на коленях. Когда наступили осенние холода (в Москве не так промозгло, как у нас, но холоднее), коленки стали мерзнуть, и я пришила под эти дырки кусочки разноцветной материи.

– Как тебя зовут? – вдруг спросил Игнат, видя, что я не смеюсь их шуткам про «сатану» и «сутану».

– Тузик, – пожала плечами я. – Поздно ты спохватился.

– Как?!. – хором спросили оба парня и, не дожидаясь ответа, стали опять ржать.

Мы с Ульяной переглянулись и стали заказывать еду, потому что как раз подошла наша очередь. Я не хотела ничего, переволновалась на встрече и о еде сейчас думать не могла, поэтому взяла только бутылку питьевой воды. Ульяна заказала кофе, который она всегда берет в любом месте. Я пыталась ей сказать, что то, что она пьет, никогда не росло ни в Гондурасе, ни в Перу, ни в Панаме, ни в Колумбии. Но Ульяна лишь смеется и отмахивается.

У нее смех – как сильная смеховая волна. Когда она смеется, люди оборачиваются, тоже улыбаясь. Ее смех вовлекает всех окружающих и несет за собой. Это какое-то очень приятное свойство. Я тоже смеюсь вместе с ней, хотя часто бывает, что минуту назад мне совсем не хотелось смеяться. Иногда даже я не знаю причину ее смеха. Но Ульяна по-настоящему умная, поэтому часто ей смешны неожиданные вещи. Жаль, что мы не можем быть подругами. Теперь, выяснив, что нам обеим нравится Андреев, – тем более.

У меня в классе были две девочки, которым на протяжении одиннадцати лет всегда нравились одни и те же мальчики. О ком-то они вздыхали безнадежно, с кем-то удавалось встречаться одной из них или обеим, по очереди. Один из их избранников был такой беспринципный и любвеобильный, что ходил в обнимку с обеими, и им это как будто даже нравилось. Они никогда серьезно не ссорились. Мне это было удивительно. Я видела, что не настолько они друг друга любят, просто им удобно вместе, они во многом совпадают.

Мы с Ульяной тоже совпадаем и… не испытываем друг к другу большой симпатии. Почему? Не знаю. Меня раздражает ее московская необязательность и пижонство. Она так красиво всегда одета… Не знаю – дорого или нет, но красиво. Умеет выбирать и сочетать вещи, наверное. У меня так не получается. А пижонство ее заключается в особом шике небрежности, с которым она носит вещи, причесывается, как будто не причесываясь, перехватив волосы красивой широкой резинкой, ходит без каблуков, и как будто совсем не хочет никому нравиться. Теперь-то мне понятно – почему… Зачем ей нравиться нашим дурачкам, которые путают слова, как младшие школьники (наши мальчики с курса – абсолютно такие же дурачки, как Филипп и Игнат, и еще пытаются казаться глупее, чем есть, чтобы вызвать смех и внимание). Зачем ей нравиться нашим мальчикам, когда она хочет нравиться только одному человеку… Как и я…

Мальчики набрали себе еды, ели, давясь, потому что одновременно смеялись и разговаривали, плевали едой на себя, на стол, изо всей силы махали руками… Из чего я сделала вывод, что мы очень им нравимся. Так, что даже отвлекаем от еды, обычно это сделать довольно трудно.

Игнат с набитым ртом пытался рассказывать и показывать какого-то преподавателя, который то ли шепелявил, то ли картавил. Это было совсем несмешно, я старалась отодвинуться подальше, поскольку Игнат при этом ел сосиски с кетчупом и плевался соусом. Филипп пытался его перебить, потому что Игнат показывал преподавателя неправильно, а Филипп хотел показать, как надо.

Мы с Ульяной переглянулись, я взяла свою недопитую бутылку воды, мы встали и ушли. Мальчики закричали:

– Эй! Вы чего? Вы куда?

Но еду не оставили, из чего я сделала вывод, что они все-таки нормальные. Еда – важнее. И это правильно. Подкрепись, а потом уже беги догонять свою девушку. Или ту, которую ты для себя присмотрел и будешь добиваться, чтобы она стала твоей. Или ждать, громко смеясь и обращая на себя внимание, пока она тебя завоюет – скорей так, у наших мальчиков в основном такой алгоритм.

– Как тебе Андреев? Ты раньше тоже его в жизни не видела? – спросила я Ульяну, не потому, что я не знала, как он ей. А потому, что мне хотелось говорить только о нем.

– Не пойму пока… – улыбнулась Ульяна. – А тебе?

Я пожала плечами и отвернулась. Вот и поговорили. Поэтому мы никогда не подружимся. Каждая закроется в свой домик и будет там сидеть, самая красивая и самая умная.