Наталия Терентьева - Феечка

Пел он тоже о том, что надо протестовать, что не надо сидеть и ждать, пока тебя превратят в раба. Какие-то имена и ассоциации в песнях были мне непонятны, или он плохо выговаривал слова. Но суть была ясна.

Я посмотрела на людей. Вроде все довольны. Две пары ушли, не дослушав до конца вторую песню. Но остальные сидели, уходить не собирались. Девушки, пришедшие со своими кавалерами, в основном скучали или слушали равнодушно. А мужчинам очень даже нравилось. После третьей песни Андреев вдруг спросил, весело и задорно:

– А что так мало пьем? Выпьем, други и подруги!

Я опустила голову. Мне по-прежнему было немного стыдно, а сейчас стало еще хуже. Зачем он это говорит? Неужели надо выпить, чтобы поверить ему? Я и так ему верю.

Стыдно… Не может быть стыдно за человека, который затмил тебе весь мир, но это так. От невероятно противоречивого и неприятного чувства у меня даже слегка закружилась голова. Я заметила – бывают мысли, от которых становится по-настоящему плохо. Начинает поташнивать, заболевает голова… Мысль каким-то образом влияет на наше физическое самочувствие.

Я мельком глянула на Ульяну. Ей тоже плохо? Непонятно. Она теперь сидела с совершенно непроницаемым лицом, с застывшей полуулыбкой. Она больше не смеялась и фотографировала Андреева.

– Ну, как тебе? – негромко спросила я.

– Класс, – спокойно ответила Ульяна.

Я не стала спрашивать, серьезно ли она говорит. Не дождешься нормального ответа. Ульяна спряталась в свою раковинку, я – в свою.

Вокруг меня был шум, в темноте лица казались странными, свет падал неравномерно, выхватывая чей-то слишком длинный или толстый нос, обвислый подбородок, неровные уши, торчащие волосы… Три-четыре женщины почему-то встали и стали придвигаться ближе к сцене, пританцовывая, хотя под такой рок танцевать неудобно – движения получаются слегка в рапиде – как будто ты очень тяжелый, хочешь активно танцевать, но тело не дает размахнуться и развернуться. Я поняла, что у сцены начинаются танцы. Странно, конечно, танцевать под песни на политическую тематику, но вот Андреев запел об одиночестве, своеобразном, понятном каждому жителю мегаполиса – когда ты один в огромной, постоянно двигающейся человеческой массе. К разгорячившимся женщинам подошла еще пара и стала танцевать в обнимку.

Две девчушки, зашедшие сюда, скорей всего, случайно, на бесплатный концерт, одна с красными волосами, висящими по лицу, другая – в ободке со светящимися меховыми ушами, стали пробираться мимо нас к выходу. Места было полно, но одна споткнулась о мою ногу и меня же грязно обругала. Я поежилась… Какая-то фантасмагория… Андреев с его высокими словами о справедливости и равенстве, о необходимости образования и самообразования, работы над собой, с его последним фильмом о нашей погибающей культуре, который он снимал совершенно бескорыстно – снял и поставил во все Сети, без рекламы, просто так – чтобы вся страна и все люди могли посмотреть… Он и вся эта атмосфера… Но он же не виноват… Люди такие пришли…

Я никак не могла проникнуться его песнями. Сказать себе, что мне это не очень нравится, я тоже не могла.

– Отдохнем пару минут! – в этот момент сказал Андреев, спрыгнул со сцены и пошел к стойке бара. Идти нужно было мимо нас с Ульяной.

Я замерла. И Ульяна вытянулась на своем высоком стуле.

Андреев шел очень независимый, слегка улыбаясь, но ни на кого в отдельности не глядя. Нас с Ульяной не видеть было невозможно. Мы, как две дуры или как две умные и красивые студентки МГУ (это как посмотреть), сидели на высоких стульчиках прямо в центре темного зала. Со сцены нас, может, и не было видно. А проходя в полуметре от нас, не заметить было невозможно.

Но Андреев и головы не повернул, и глазом не моргнул. Как смотрел куда-то в свое, одному ему видное окошко, откуда, наверно, к нему приходят и звуки, и слова, и все образы, которыми он наполнен, так и прошел, не заметив нас. Или сделав вид. У человека же обзорное зрение. Не такое, как у стрекозы, но и не такое, как у крота.

Я обернулась посмотреть, куда же он все-таки идет и зачем. Андреев на самом деле подошел к стойке бара, перекинулся парой слов со стоявшим парнем, которого он представлял в перерыве между песнями как своего соратника и талантливого фотографа, залпом выпил из рюмки и вернулся обратно, раскрасневшийся и очень довольный. В руке у него что-то было. Проходя мимо нас, он изо всей силы куснул сухую рыбу, просто рванул ее зубами, быстро прожевал и проглотил, руки отряхнул и еще незаметно вытер о штаны.

– Вот так! – сказал он непонятно о чем, впрыгнув на сцену. – Продолжим!.. Все налили себе?

– Все! – нестройно крикнули ему несколько голосов.

– Я ничего не понимаю, – шепнула мне Ульяна.

А я порадовалась, что она первая об этом сказала.

Мне было и стыдно, и жалко Андреева, мне казалось, что ему крайне неловко. Я была уверена, что пил он у стойки не водку и не коньяк, а просто воду. А закусывал рыбой… не знаю зачем. Не мог такой человек, как Андреев, на своем концерте напоказ пить и закусывать. Такой глубокий, такой талантливый. Или это вообще не он. Его брат. Мне же показалось, что он немного не похож на себя…

Андреев спел следующую песню и прокричал:

– Ну что, о чем эта песня, а, други?

– Ни о чем! – радостно заорал парень, сидящий рядом с нами, выкинув вверх руку с «козой» – с торчащим указательным пальцем и мизинцем. – Ни! О! Чем!

Другие завыли, закричали, захлопали, затопали. Но не очень дружно. Народу было мало. В зале сидели в основном ровесники Андреева – лет по тридцать пять – сорок. Кому-то хотелось казаться моложе, это было понятно по выкрикам и поведению, особенно к середине концерта, но это ведь практически невозможно. Возраст виден во всем, даже в том, как человек сидит. Если бы здесь были Рома и Борис, мои однокурсники, или наши новые знакомые с философского, они бы вели себя совсем по-другому. Когда наши мальчики смеются, вместе с ними начинают смеяться и преподаватели, которые только что обещали им «незачет-автомат» на летней сессии. Такой у них счастливый, глупый смех, сметающий все границы, которые ставит нам наш разум. «Я смеюсь – значит, я существую». Такой принцип у наших мальчиков. Можно целую пару смеяться над несмешной шуткой «Рома – ты гавайский ром. Рома – ты гавайский ром…», и неважно, что в прошлую пятницу они уже заводились и две пары угорали над тем же самым. Время прошло, они забыли, им опять смешно.

Самое удивительное, когда мы проходили недавно теорию смеховой культуры Бахтина, мальчики активно отвечали на семинаре, даже не догадываясь, что сами – ее яркое воплощение. Наши Рома, Боря и Антонс, наша мужская «половина».

Андреев пел без перерыва, я удивлялась, как он, непрофессиональный певец, выдерживает такую нагрузку. Пел он на самом деле плохо, но когда первый шок прошел, мне… понравилось. Просто это – какое-то другое качество человека, который нравится всем, и своими слабостями, в том числе. Это и есть, наверное, любовь. Как могла от него уехать жена? Я ведь не знаю, что у них произошло, только по отрывкам того, что писал он, и по тем фотографиям, которые ставит она в Сеть, могу делать какие-то выводы. Не скажу, что мне очень приятно смотреть на ее фото и думать, что она его жена… Лучше бы этих фотографий не было. Но я на нее подписалась, и теперь мое утро часто начинается с того, что в ленте появляются фотографии Ларисы Андреевой. Или она не Андреева, не знаю. В Сети у нее японское имя вместо фамилии. Где-то промелькнуло, что ее брат – Звалюк, но осталась ли у самой Ларисы эта фамилия, меняла ли она ее при замужестве, я не знаю.