Вэдей Ратнер - Музыка призраков

Она надеялась, что Старому Музыканту не холодно в тени. Холода в конце января, по словам Яйи, – это благо, ибо они заставляют людей искать тепла домашнего очага и семьи. Отличный день для церемонии благословения земли.

Между пропетыми сутрами наступила короткая интерлюдия – монахи отпили воду из стаканов, специально поставленных перед ними. Нарунн перегнулся через Ла и шепнул Тире, угадав ее желание увидеть Старого Музыканта:

– Сейчас самый удобный момент незаметно отойти.

Тира кивнула.

– Будь здесь, с Па-Омом, – сказала она Ла и, тихо встав, незаметно ушла к дому Яйи.

Старый Музыкант узнал ее издали и вновь поразился ее сходству с Чаннарой. Он помнил неожиданное признание Сохона за несколько недель до гибели: «Ты должен знать, она тебя тоже любила». Друг говорил о Чаннаре, словно готовя Туня к тому, что может случиться. Возможно, думал сейчас Старый Музыкант, отчасти поэтому он так долго тянул с возвращением в Пномпень. Он опасался, что действительно найдет Чаннару, а после того, что вынесли они с Сохоном, у него не было желания предавать одну любовь ради другой.

Тира присела на тиковый помост и протянула руки. Старый Музыкант думал, что она хочет забрать инструменты, которые он привез, но Тира его обняла.

– Па-Ом, – сказала она, задержав его в объятьях, словно успокаивая не только его удивление, но и свое собственное. «Па-Ом», – повторил про себя старик, убеждаясь, что не ослышался, и не желая отпускать услышанные звуки.

– Простите, – сказала Тира, опустив руки, – я знаю, вы готовитесь…

– Нет, я рад, что ты пришла, – сказал Старый Музыкант. Сердце билось ровнее, ободренное ее спокойствием и добротой. – Я тебе кое-что хочу сказать. Я привез тебе инструменты. Ты их храни, они твои. Надеюсь, на этот раз ты их примешь, я ведь скоро отправляюсь в поездку.

– В поездку? – обрадовалась и взволновалась Тира. – Куда, с кем?

Он объяснил, что хочет съездить в Кратьэх, выше по течению. Знакомые рыбаки-тямы предложили подвезти его на своем сампане – сейчас как раз хорошее время для ловли ценного полосатого угрехвоста в глубоких омутах северной части Меконга.

– Со мной все будет в порядке, – заверил он Тиру. – За мной присмотрят Разаки, они люди добрые.

Абдул Разак – искусный навигатор, опытный путешественник по реке, пояснил Старый Музыкант, а внуки сейчас у родителей, так что на маленькой лодке найдется место и для него.

– Вы едете в Чхлонг, родную деревню вашей матери?

– Да.

Они помолчали, боясь сказать то, что знали про себя – с какой ужасной потерей связана для него та деревня. Тире показалось, она понимает желание старика снова посетить те края, то место, где…

– Когда вы вернетесь в Пномпень? – спросила она.

Он промолчал, выдержав ее взгляд единственным хорошим глазом.

– Тогда я приеду к вам, – решительно заявила Тира. – Я еще большую часть страны не видела. Я хочу все узнать, запомнить… записать…

– Записать? – заинтересовался старик, пользуясь возможностью сменить тему.

– Да, я всегда все записываю…

Старый Музыкант видел, как Тира покраснела при этом признании, застеснявшись, будто такая привычка была постыдной болезнью или грехом. Ему было очевидно, что Тира в какой-то мере унаследовала литературные склонности Чаннары. Он подумал сказать девушке, что ее мать была блестящей писательницей, хотя ей приходилось скрывать острый ум под литературным псевдонимом – Тунь Чан. Сочетание их имен было для Туня как любовное письмо в годы ее замужества, и он читал все, что выходило под этим именем. Но, поразмыслив, он все же решил оставить эти подробности при себе.

– Да, ты говорила, но сейчас-то?..

– А сейчас я пишу об этом, – Тира огляделась вокруг. – Мне нужно все это каким-то образом запечатлеть. – Она отвернулась от его взгляда, сгорая от стыда за экстравагантность своих эмоций, сумбур слов. И добавила робко: – Совсем коротенькими, беглыми набросками, для себя, чтобы мне самой не забывать, а бережно хранить в памяти…

И снова залилась краской.

При последних словах она поглядела на лежавшие рядом инструменты отца.

– Они столько же мои, сколько и ваши, – сказала она спустя несколько мгновений. – Поэтому я прошу вашего разрешения передать их одним людям… – Она рассказала об ансамбле из Сиемреапа, описав каждого музыканта и видавшие виды инструменты. – Я к ним съезжу, погляжу, что еще им может понадобиться, но начну, пожалуй, с этого – дара от вас и моего отца, от одного ансамбля другому.

Что-то затопило его сердце и поднялось к горлу, перекрыв дыхание. Скорбь или счастье – временами старик не мог их различить. Как никогда остро он жалел, что Сохон сейчас не с ними и не видит, какой женщиной стала его дочка. Вместе с тем старик был глубоко благодарен за то, что видит Тиру на месте ее отца. Справившись с собой, он ответил:

– Конечно, эти инструменты заслуживают того, чтобы на них играли. Твой отец был бы рад.

– Спасибо.

Подбежала Ла.

– Ма-миенг, Ма-миенг, – малышка совсем запыхалась. – Па-Ом тебя спрашивает! Уже заканчивают читать сутры, ты должна привести Старого Музыканта!

Словно очнувшись, они услышали движение и звуки вокруг – смех, разговоры, бряканье чашек и горшков, голоса, напевное чтение сутр, музыку ветра. Они поднялись с циновки, и Тира взяла старика под руку, чтобы ему легче было поладить с неровной почвой. Идя медленно, она спросила:

– Что вы сыграете духам-покровителям этой земли?

– Я выбрал кое-что короткое и простое – смоат , последнее сочинение твоего отца. Надеюсь, ты согласишься, что слова как нельзя лучше подходят ситуации. Когда мы занимаем какое-то место, мы благодарим духов – и тех, которые остались, и тех, кто ушел.

Тира кивнула, вспоминая стих, который пел ей отец. Дальше они шли в молчании. Ла вприпрыжку бежала впереди, и ее короткие хвостики смешно танцевали.

У помоста они оказались, как раз когда церемония подошла к концу. Гости в последний раз дружно поклонились монахам, которые остались сидеть на своих местах.

С соседнего участка приближалась процессия с едой. Нарунн помог Старому Музыканту подняться на помост, где тот сел в углу, чтобы видеть и аудиторию, и монахов. Почтенный Конг Оул опустил голову и прикрыл глаза, приготовившись слушать, – одно из проявлений уважения, которое настоятель, не боясь нарушать традиции, выказывал человеку, которого другие могли легко принять за нищего.

Тира присела рядом с Нарунном на соломенную циновку – его колено прижалось к ее ноге, словно в знак поддержки, – и приготовилась к новой скорби и одновременно к исцелению, зная, что в будущем, когда стихи снова придут на память, она расслышит голос отца: