Тибор Фишер - Как править миром

Не считая того, что у меня есть жена, мое представление об успехе всегда предполагало, помимо прочего, собственный дом на Ибице, где ты отдыхаешь в компании талантливых балерин. Балерины нужны, когда тебе нет тридцати и ты вправду способен оприходовать двух или трех в один заход. В молодости я бы оценил их гибкость.

Опять же мне совершенно без надобности дом на Ибице, потому что зачем мне загар? Загар нужен мужчине, когда он молод и рьян и хочет завлечь к себе в постель побольше женщин. Я не считаю себя слишком тучным, для моего возраста я нормальный. Но во время пробежек по Воксхоллу в те два-три солнечных дня в году, когда погода позволяет раздеться до пояса, я замечаю, как все прохожие младше тридцати лет отводят глаза, и слышу звонкие детские голоса: «Мама, а почему этот дяденька такой толстый?»

Мне нужны стабильность, тишина и покой, а вовсе не балерины, которые ноют, что им надо сходить к ортопеду или что у них резко закончился жизненно необходимый лак для ногтей. Хочется, чтобы никто меня не беспокоил и я мог спокойно заняться своим Magnum opus.

– Привет, Бакс.

Верли встречает меня улыбкой. Искренняя дружеская улыбка станет моей наградой за визит. Я получу человеческую теплоту, но не работу. Я вспоминаю, каким был Верли, когда я привел его на телевидение. Я не то чтобы очень страдал – в смысле, мне никогда не грозила голодная смерть, – но я не продвинулся ни на йоту, в то время как Верли стремительно поднялся вверх. Он приехал откуда-то с севера. Когда я взял его на работу, он только-только окончил какой-то невнятный университет: бледное застенчивое создание, которое выползло из-под замшелого камня и мгновенно о том пожалело. Я рад, что не стал поступать в универ. Все хорошие люди, которых я знаю, в университетах не обучались.

Я мог бы его раздавить еще в самом начале, как Циклон Энни давит своих новичков. Я мог бы прихлопнуть его как букашку. Люди – они как воздушные шары: надуваются или сдуваются в зависимости от меры успеха. Когда я познакомился с Верли, он был словно крошечный сдувшийся шарик, выпавший из пакета. Теперь он раздулся до размеров дирижабля, потому что имеет хорошую должность, регулярную зарплату и власть над несколькими десятками таких, как я. И так происходит со всеми.

Именно потому, что ему совершенно не хочется это услышать, я говорю:

– Ну что? Есть для меня работа?

Верли морщится. Он не делает каменное лицо.

– Если бы ты пришел две недели назад… – говорит он.

Я точно знаю, что точно такой же ответ получил бы и две недели назад. Звонишь раз в неделю – ты слишком навязчив. Звонишь раз в две недели – ты уже опоздал. И что самое поганое в положении фрилансера: полгода может не быть никакой работы, а потом в один день поступает аж три предложения, и надо ломать голову и пытаться понять, какая работа из трех приведет тебя к славе.

Мы говорим о Джиме. Верли настойчиво утверждает, что из достоверных источников знает, что по телевизору шло не порно с осьминогами, а сборник сюжетов о казнях. Мы говорим о Флетчере. Верли настойчиво утверждает, что это был не ананас, а дуриан – король фруктов, как его называют. В общем, несложно представить, как сноб и гурман Флетчер едет за дурианом на Новый рынок Ковент-Гарден вместо того, чтобы купить ананас в ближайшем супермаркете. Когда-нибудь досужие бездельники будут судачить и о моей смерти.

Из кабинета Верли открывается потрясающий вид на город и реку, сверкающую в золотом солнечном свете. Даже я, человек, не особенно восприимчивый к красоте, проникаюсь этим блистательным великолепием. Даже просто сидя в таком кабинете, уже чувствуешь себя большим человеком. Именно так и должно быть: свой кабинет, потрясающий вид из окна. Но я и представить себе не мог, что когда-нибудь мне доведется вести беседу о тонкостях смерти старого педофила, сидя в роскошном кабинете с видом на реку.

Мы говорим о Семтексе. Он приходил к Верли со своей идеей о Роджере Крабе.

– Я не могу взять его на работу, – говорит Верли. – Ты же знаешь, какой он психованный. Но я пригласил его на обед. – Я уже знаю, что сейчас будет. – Он написал прямо в книжке меню: «Дважды убитый морской черт в неизбывном унынии». Что-то типа того. Полный бред. Нас попросили уйти. Даже сходить пообедать уже опасно.

Я говорю:

– Я удивлен, Верли. У меня никогда не было с ним проблем. Нигде, тем более в ресторанах. Он человек тихий, непритязательный. У него было трудное детство. По-настоящему трудное: жестокое обращение, нищета, унижения. Но он преодолел все лишения и невзгоды, и это достойно всяческого уважения. На такое способны немногие. Вот почему мы все стремимся его поддержать. И его задумка о Роджере Крабе – это беспроигрышный вариант. Ты его огорчил?

Я замечаю, как Верли мрачнеет при мысли, что он недостаточно поддерживает человека из малоимущих слоев населения, в прошлом – несчастную жертву домашнего насилия. Я доволен, что зашел с ним поболтать. У меня нет других дел, и я знаю, что раздражаю Верли. Я предаюсь ностальгическим воспоминаниям, как привел его на телевидение. Он смущенно ерзает в кресле, и тут входит секретарша и говорит, что у них проблема. Мямля Милли не сможет взяться за порученную ей работу.

– Я могу, – говорю я, не имея понятия, что это за работа.

– Нет, эта работа не для тебя, – говорит Верли.

Меня это бесит. Типичные слова человека, ни разу не битого жизнью, не хлебнувшего дерьма, не познавшего глубин отчаяния. Вот почему мне не нравится Верли. У людей, не хлебнувших лиха, редко когда есть характер.

– Бакс, эта работа тебя недостойна. Она ниже твоего достоинства.

Ниже моего достоинства? Единственное, что ниже моего достоинства, это мантия под земной корой. Мне вдруг приходит в голову, что можно просто сидеть у него в кабинете, пока он не даст мне работу. Сидеть и сидеть. Верли не хватит духу позвать охрану. Наконец он поднимается из-за стола.

– У меня важная встреча, Бакс, – говорит он и уходит.

Времени у меня много, я могу тут сидеть хоть до вечера, но я знаю, что Верли сегодня уже не рискнет вернуться к себе в кабинет. На всякий случай. А то вдруг я еще здесь.

Только когда ты сдаешься – окончательно и бесповоротно, – тебе удается добиться успеха. Лежу в кровати в глубокой депрессии. Настолько глубокой, что когда Джо’н звонит, чтобы предложить мне работу, я даже злюсь, что меня потревожили.

– Статуи снова твои. Не говори, что я о тебе не забочусь, Бакс. Зайди за Полу-Семтексом. Он сейчас дома и ждет тебя.

Полу-Семтекс живет рядом, и я решаю пройтись пешком. Он хороший оператор, но, как явствует из его прозвища, до Семтекса ему далеко. Кто-то однажды заметил: «Ты хорош, да. Но лишь вполовину от Семтекса». И все как-то сразу забыли его настоящее имя и стали звать его Полу-Семтексом. Даже те, кто не знает Семтекса. Даже его мама.