Джон Бойн - Мальчик в полосатой пижаме [litres]

– Привет.

– Зачем явился? – Гретель сидела за туалетным столиком, экспериментируя с волосами.

– Просто так.

– Тогда убирайся.

Бруно кивнул, но в комнату, однако, вошел и присел на край кровати. Сестра наблюдала за ним краем глаза, но не произносила ни слова.

– Гретель, – нарушил молчание Бруно, – можно тебя спросить кое о чем?

– Только побыстрее.

– Все здесь, в Аж-Выси… – начал он, но она сразу же его перебила:

– Бруно, прекрати называть это место Аж-Высью! – Гретель рассердилась так, будто более грубой ошибки в истории человечества никто не совершал. – Почему ты не можешь выговорить название правильно?

– Но я и говорю правильно, Аж-Высь, – возразил Бруно.

– Нет. – Сестра произнесла название лагеря как полагается, попытавшись научить брата.

Бруно нахмурился, но тут же пожал плечами:

– А я разве не так сказал?

– Не так… Ай, ладно, не желаю с тобой спорить, – фыркнула Гретель, теряя терпение, которого у нее в запасе и без того было немного. – Выкладывай, зачем пришел. Чего тебе надо?

– Я хотел узнать об ограде. – Бруно решил, что начинать надо с самого важного вопроса. – Зачем она здесь?

Гретель резко повернулась лицом к брату и пристально уставилась на него:

– Ты что, не знаешь?

– Нет. Я не понимаю, почему нас не пускают за ограду. Почему мы не можем пойти туда и поиграть? Чем мы так плохи?

Гретель удивленно помолчала, а потом расхохоталась. Смеяться она прекратила, только когда поняла, что Бруно и не думал шутить.

– Бруно, – заговорила она детским голоском, будто речь шла о самых элементарных вещах, – забор поставили не для того, чтобы мы туда не ходили, а для того, чтобы они не являлись к нам.

Бруно обдумал ее слова, но особой ясности в ситуацию они не внесли.

– Но почему?

– Потому что их нужно держать вместе, – пояснила Гретель.

– Вместе с их родными то есть?

– Ну да, вместе с родными. И с людьми их породы.

– Что значит – «их породы»?

Гретель устало вздохнула:

– С другими евреями, Бруно. Неужели ты не знал? Поэтому их и держат всех вместе, чтобы они не смешивались с нами.

– Евреи. – Бруно опробовал слово на языке. Ему понравилось, как оно звучит. – Евреи, – повторил он. – Значит, все люди на той стороне ограды – евреи?

– Совершенно верно, – подтвердила Гретель.

– А мы евреи?

Гретель выпучила глаза и открыла рот, будто ей отвесили пощечину.

– Нет, Бруно. Это абсолютно не так. И не вздумай заводить с кем-нибудь подобные разговоры.

– Но почему? И кто же мы тогда?

– Мы… – отозвалась Гретель и умолкла, засомневавшись, как следует отвечать на этот вопрос. – Мы… – начала она снова, но верного ответа так и не нашла. – Мы – не евреи, – сказала она наконец.

– Да знаю я, – отмахнулся Бруно, которого тупость сестры стала раздражать. – Я спрашиваю, если мы не евреи, то кто же мы?

– Мы – их противоположность, – нашлась Гретель. К ней постепенно возвращалась уверенность в себе. – Да, именно так, мы – их противоположность.

– Хорошо, – обрадовался Бруно: хотя бы один вопрос удалось разрешить. – Противоположность живет по эту сторону ограды, а евреи живут по другую.

– Именно, Бруно.

– Выходит, евреи не любят свою противоположность?

– Нет, это мы их не любим, дурачок.

Бруно помрачнел. Гретель постоянно твердят, что нельзя обзывать брата дураком, но она никак не уймется.

– Ну и почему же мы их не любим? – спросил Бруно.

– Потому что они евреи.

– Понятно. Противоположность и евреи не могут ужиться рядом.

– Нет, Бруно, – несколько рассеянно ответила Гретель. Заметив нечто необычное в своих волосах, она теперь тщательно изучала находку.

– Так почему же всем не собраться вместе и…

Речь Бруно прервал пронзительный визг Гретель. Она визжала так громко, что мама, отдыхавшая после обеда, проснулась и прибежала в спальню дочери, чтобы выяснить, кто из ее детей кого убил.

Экспериментируя с волосами, Гретель обнаружила крошечное яичко, размером не больше булавочной головки. Она показала его маме. После чего мама покопалась в ее волосах, приподнимая прядь за прядью. Затем настал черед Бруно.

– Возмутительно, – рассердилась мама. – Я так и знала, что-нибудь в этом роде здесь обязательно случится. В таком-то месте!

Оказалось, что у Гретель и Бруно завелись вши. Голову Гретель обработали специальным шампунем, невероятно вонючим, но это не улучшило ей настроения – запершись в спальне, она прорыдала несколько часов кряду.

Волосы Бруно тоже помыли шампунем, но потом папа заявил, что разумнее всего вернуться к истокам, и взял в руки бритву, чтобы обрить Бруно под ноль. Тут и Бруно расплакался. Бритье не отняло много времени. Бруно с горечью наблюдал, как его волосы плавно падают с головы на пол, к его ногам, но папа без устали твердил, что так надо.

После бритья Бруно глянул в зеркало в ванной и страшно расстроился: лысая голова выглядела полным уродством, а глаза теперь казались слишком большими. Бруно едва не испугался своего отражения.

– Не переживай, – успокоил его папа. – Волосы отрастут. Через месяцок будешь опять лохматый.

– Это все из-за грязи, – вставила мама. – Если бы кое-кто понял наконец, как дурно сказывается на всех нас подобное окружение.

Глядя на себя в зеркало, Бруно не мог не заметить, что стал очень похож на Шмуэля, и подумал, что у людей за оградой, наверное, тоже были вши и поэтому их всех обрили наголо.

Когда на следующий день Бруно встретился со Шмуэлем, тот, завидев Бруно, принялся смеяться, что не добавило Бруно уверенности в себе, нехватку которой он теперь остро ощущал.

– Я теперь вылитый ты, – скорбно произнес он, будто речь шла о великом несчастье.

– Только толще, – уточнил Шмуэль.

В Аж-Выси маме совсем разонравилось, она все время пребывала в дурном расположении духа, и Бруно отлично понимал, что с ней творится. В конце концов, когда он только приехал сюда, его возмущению не было предела, потому что, во-первых, это место совершенно не походило на родной дом, а во-вторых, ему сильно не хватало трех его верных друзей на всю жизнь. Но со временем для него многое изменилось – в основном благодаря Шмуэлю, который стал для Бруно важнее, чем его берлинские друзья, Карл, Мартин и Даниэль. Но мама не обзавелась своим Шмуэлем. Ей не с кем было поговорить, а единственного человека, с кем она подружилась, лейтенанта Котлера, перевели служить в другое место.

Бруно не был одним из тех мальчиков, которых хлебом не корми, только дай подслушивать, стоя под дверью или засунув голову в дымоход. Но однажды, проходя мимо папиного кабинета, где мама с папой вели очередную беседу, он не мог не услышать, о чем они говорят, – больно уж громко звучали голоса.