Джон Бойн - Мальчик в полосатой пижаме [litres]

– Это отвратительно, – сказала мама. – Просто отвратительно. У меня больше сил нет все это терпеть.

– У нас нет иного выхода, – возразил папа. – Перед нами поставлена задача…

– Нет, – перебила мама. – Задача поставлена перед тобой . Мы тут ни при чем. Оставайся, если хочешь.

– Но что подумают люди, если я позволю тебе и детям вернуться в Берлин без меня? Не поставят ли они под сомнение мою преданность делу?

– Делу? – вскричала мама. – И это ты называешь делом?

Дальше Бруно уже не слушал: голоса звучали все ближе и ближе к двери кабинета, и возникла опасность, что мама может внезапно выскочить из кабинета в поисках лечебного ликера, поэтому Бруно побежал к себе наверх. Впрочем, он услыхал достаточно, чтобы сообразить: весьма вероятно, очень скоро он вернется в Берлин. К собственному удивлению, он не знал, радоваться этому или огорчаться.

Отчасти он до сих пор скучал по берлинской жизни, но за год там многое изменилось. Карл и два других лучших друга Бруно, чьих имен он не мог припомнить, возможно, давно про него забыли. Бабушка умерла, а от дедушки не было почти никаких известий, разве что папа однажды обронил: «Мой отец впал в маразм».

Опять же, Бруно успел привыкнуть к Аж-Выси: герр Лицт его не допекал; с Марией он ладил куда лучше, чем в Берлине; Гретель все еще переходила в другой возраст и старалась не сталкиваться с братом (кроме того, она уже не была таким же безнадежным случаем, как раньше), а ежедневные беседы со Шмуэлем наполняли его счастьем.

Словом, Бруно не знал, что и думать о переезде в Берлин, и решил: будь что будет – как бы родители ни поступили, он жаловаться не станет.

Шли недели, но ничего не менялось, жизнь текла по заведенному порядку. Папа большую часть времени проводил у себя в кабинете или за оградой. Мама словно затаилась; она все чаще укладывалась спать днем, и порою даже не после обеда, но и до, и это вызвало у Бруно беспокойство: уж не заболела ли она? Разве здоровому человеку нужно столько лечебного ликера? Гретель сидела в своей комнате, рассматривая карты, которые она налепила на стены, и часами изучая газеты, прежде чем передвинуть булавки на миллиметр-два. (За эту возню с картами герр Лицт особо хвалил сестру.)

Что до Бруно, он слушался старших, никому не доставлял хлопот и с наслаждением думал про себя: как хорошо, что у него есть тайный друг, о котором никто не знает.

Но в один прекрасный день отец вызвал Бруно и Гретель в кабинет, чтобы сообщить о грядущих переменах.

– Садитесь, дети, – он указал на два просторных кожаных кресла, к которым прежде им запрещалось даже близко подходить из-за их «вечно грязных лап». Сам отец устроился за письменным столом. – Мы с мамой пришли к выводу, что пора кое-что изменить, – продолжал он с некоторой грустью в голосе. – Скажите-ка, вам нравится здесь?

– Разумеется, папа, – ответила Гретель.

– Конечно, папа, – ответил Бруно.

– И вы совсем не скучаете по Берлину?

Дети молча переглядывались, никому не хотелось высказываться первым.

– Знаешь, я ужасно скучаю, – не выдержала Гретель. – Мне очень не хватает друзей.

Бруно улыбнулся, вспомнив о своей тайне.

– Друзья, – кивнул отец. – Да, я часто думал об этом. Наверное, порою вы чувствуете себя одиноко здесь.

– Очень одиноко, – не колеблясь, подтвердила Гретель.

– А ты, Бруно, – отец перевел взгляд на сына, – ты скучаешь по друзьям?

– Ну да, – сдержанно ответил Бруно. – Но мне кажется, что куда бы я ни поехал, я всегда буду скучать по людям, которых оставил.

Это был скрытый намек на Шмуэля, однако выразиться яснее Бруно поостерегся.

– Но ты бы хотел вернуться в Берлин? – спросил отец. – Если представится возможность?

– Вместе со всеми?

Папа протяжно вздохнул.

– С мамой и Гретель. Вернуться в наш старый берлинский дом. Хотел бы?

Бруно сдвинул брови.

– В общем, да, но только если ты поедешь с нами. – И это было чистой правдой.

– Значит, ты предпочел бы остаться здесь, со мной?

– Я бы предпочел, чтобы мы все были вместе, – заявил Бруно, нехотя включая в этот список и Гретель. – В Берлине или Аж-Выси, все равно.

– Бруно! – раздраженно воскликнула Гретель, и он не понял, то ли она разозлилась, оттого что он рушит их планы вернуться в Берлин, то ли оттого, что упорно продолжает неверно (как она считает) произносить название их дома.

– Видишь ли, в данный момент это скорее всего невозможно, – сказал папа. – Боюсь, Фурор пока не намерен освобождать меня от командования этим объектом. Однако мама полагает, что сейчас самое удобное время вам троим вернуться в Берлин, привести в порядок дом, и если задуматься… – Он умолк на секунду и посмотрел в окно, откуда открывался вид на ограду и лагерь за ней. – И если задуматься, то, возможно, она права. Наверное, это не самое подходящее место для детей.

– Тут сотни детей. – Это был тот нечастый случай, когда Бруно брякнул не подумав. – Только они по другую сторону ограды.

Наступила тишина, но не обыкновенная тишина, когда людям просто нечего сказать. Эта тишина была какая-то очень шумная. Отец и Гретель сверлили глазами Бруно, он же растерянно моргал.

– Что значит – сотни детей за оградой? – спросил отец. – Что тебе известно о том, что там происходит?

Бруно замялся. Вряд ли стоит рассказывать слишком много – как бы не попасть в беду.

– Я вижу их из окна моей комнаты, – вывернулся он. – Они, конечно, очень далеко, но, похоже, их там многие сотни. И все в полосатых пижамах.

– В полосатых пижамах, да, – озабоченным тоном подхватил отец. – И ты наблюдаешь за ними, верно?

– Ну, я их вижу , – уклончиво ответил Бруно. – Но ведь это не то же самое, что наблюдать .

– Отлично, Бруно, – улыбнулся отец. – Ты прав, это не то же самое.

Он опять погрузился в свои мысли, а затем энергично тряхнул головой, словно наконец принял решение.

– Нет, она права. – Отец говорил вслух, но не смотрел ни на Гретель, ни на Бруно. – Она абсолютно права. Вы пробыли здесь достаточно долго. Пора вам возвращаться домой.

Вот так все и закончилось. В Берлин послали наказ прибрать дом, вымыть окна, отполировать перила, отгладить простыни, застелить кровати, и папа объявил маме, Гретель и Бруно, что в течение недели они уедут.

Бруно обнаружил, что он, как ни странно, вовсе не рвется обратно в Берлин. И потом, как он скажет об этом Шмуэлю?

На следующий день, после того как папа объявил о скором возвращении в Берлин, Шмуэль не пришел на условленное место. Днем позже он опять не появился. На третий день Бруно снова не увидел никого, кто бы сидел на земле, скрестив ноги. Бруно встревожился: неужто ему придется уехать из Аж-Выси, так и не повидав своего друга? Подождав минут десять и потеряв всякую надежду, он уже собрался отправиться обратно, как вдруг углядел вдалеке точку, которая превратилась в кляксу, которая превратилась в пятно, которое превратилось в силуэт и, наконец, в мальчика в полосатой пижаме.