Юлия Климова - В ее сердце акварель

Давным-давно…

– Мы уедем отсюда… уедем… Решено. Тебе нужен свежий воздух. И здесь все напоминает о ней… – Отец расхаживал по комнате, постоянно приглаживая бороду, наклоняя голову то вправо, то влево, будто это могло спасти от очередного приступа отчаяния и тоски. Зофия смотрела на него с сочувствием и волнением, ее любимый отец за последние полгода сильно исхудал и походил теперь на Дон Кихота, уставшего биться с ветряными мельницами. – Сначала Иринка, потом Алексей… Сейчас я понимаю, как мало заботился о них, не слышал, не видел, не чувствовал… Работа, работа, работа… Никогда не повторяй моих ошибок. Слышишь? Не повторяй! Цени того, кто рядом с тобой, люби его бесконечно! Обещаешь?

После смерти матери Зофия перестала строить планы на жизнь, будто чувствовала: скоро все изменится. Окончив школу, погрузившись в заботы об отце, она так и не подала никуда документы. Ей всего семнадцать. Успеется. Да и если затяжные аллергические приступы кашля не помешали проучиться десять лет, то и с остальными трудностями можно справиться. Безусловно, ее ждет блестящее будущее, потому что в роду Кравчиков нет места глупости и бедности.

– Да, обещаю.

– Алексей… А впрочем… – Отец махнул рукой, на несколько секунд закрыл глаза, покачал головой и издал тихий стон. – Разлучила нас судьба, разлетелись в разные стороны, точно искры от костра… братья, называется… – Он горько вздохнул, подошел к креслу, устало сел и немного помолчал, пытаясь справиться с нахлынувшим волнением. Отцу явно требовалось с кем-то поговорить, но Зофия понимала, что на роль равного собеседника не подходит. Нужен человек гораздо старше ее и мудрее. – Да, мы уедем… Меня давно зовут в Союз и предлагают хорошие условия, химики всегда были в цене, а я все же многого добился. Бедная моя Иринка, зачем же ты так рано ушла… – Взгляд отца стал тяжелее, брови сдвинулись, по лицу скользнула тень душевной боли, рот скривился в горькой усмешке. – Друзья-коллеги не поймут, и пусть, но нам необходимо начать новую жизнь. Кто знает, Зофи, может, переезд улучшит твое здоровье. Я надеюсь на это. Да, решено… Алексей, Алексей…

Дядю Зофия видела всего два раза, и случилось это лет пять-шесть назад. Брат отца вел богемный образ жизни в далекой Москве (так всегда говорила бабушка) и о родственниках в Варшаве вспоминал редко.

Родные братья, но абсолютно разные. Старший – ученый-химик, семьянин, серьезный, внимательный, строгий. Младший – художник-декоратор, предпочитающий свободу, подверженный перепадам настроения. Он то требовал внимания к своим экстравагантным поступкам (заваливал брата письмами), то прятался от всех в какой-нибудь глуши, вспыхивал и гас и, по сути, никогда не интересовался жизнью Кравчиков. Семейные корни уходили и в польскую, и в русскую земли, и каждый выбрал наиболее близкое душе место. Впрочем, Зофия знала: отец недолго размышлял и взвешивал, он хотел быть рядом со своей любимой Иринкой, и не имело значения, где строчить бесконечно длинные цепочки химических реакций. Зофие нравилось, что именно мама принадлежала к старинному польскому княжескому роду, отец бы не стал придавать этому столько значения. А мама и бабушка рассказывали так много… Дух захватывало, и гордость заставляла держать спину прямо и ни в коем случае не сутулиться.

– …строил Алексей этот дом, строил… столько писал о нем! Ничего, мы справимся… Книги я заберу с собой обязательно. И фотографии. Нужно было раньше ехать. Да, нужно.

Дядю Алексея при Зофие обсуждали редко, поэтому она знала не так уж и много. Талантлив, хорошо устроился, работает со знаменитостями, чуть ли не в очередь к нему выстраиваются, чтобы помог придумать интерьер для дачи или квартиры. Дядя и для себя оформил загородный участок и вроде довольно быстро отстроил огромный дом, в котором проживал исключительно зимой в тихом одиночестве. Зофия знала, что у дяди случались головокружительные романы (в основном с актрисами), но он категорически не хотел создавать семью, а о детях вообще не думал. Зофия запомнила его энергичным, веселым, несколько бесцеремонным человеком. Казалось, дядя Алексей знает ответ на любой вопрос. Он говорил торопливо, эмоционально, будто боялся, что сейчас кто-нибудь войдет в комнату, перебьет его и смысл сказанного навсегда уплывет в неизвестном направлении. Высокий, худой, длинноволосый. Острый нос и длинные ресницы… А еще, как оказалось, у него слабое сердце.

Дядя Алексей умер три недели назад, и это трагическое событие теперь меняло жизнь Зофии. Ей предстояло путешествие в другую страну, где наверняка пыль городов такая же въедливая, как и в Варшаве. Но все же…

«Я тоже хочу уехать, здесь больше нечего делать, а там… Там меня ждет что-то новое».

Бессонница простояла под дверью приблизительно до двух часов, душа подрагивала и требовала акварели. Полупрозрачной. Чтоб видеть и не видеть одновременно, догадываться и знать наверняка. Тишина вроде и убаюкивала, но, с другой стороны, позволяла погрузиться в случившееся с головой и хорошенько подумать. Как много шахматных фигур на поле… Да, лучше относиться к происходящему именно так, это поможет, отвлечет, даст столь необходимую передышку.

Вчера Леся осторожно прошла мимо гостиной, не сомневаясь, что Дюков ждет ее праведного гнева и мечтает узнать подробности. Однако он не догадывается, что «его пешка» делает ход конем, желая непременно устоять и не разувериться в справедливости.

Да, Леся прошмыгнула в свою комнату, плотно закрыла дверь и минут десять простояла неподвижно, вспоминая каждое слово Зофии Дмитриевны, молчание Кирилла и странный поступок Егора. Ее предали сразу два человека, а это, безусловно, много.

«…тетка выжившего из ума соседа сотрясла Утятино страшным пророчеством… однажды явится рыжая девчонка… что ж, проверим, хорошую ли актрису выбрал Дюков…»

– Я не актриса, – тихо сказала Леся уже себе и коснулась волос, будто рукой можно было почувствовать их цвет. – И я действительно рыжая.

Она неожиданно коротко улыбнулась, хотя сердце подрагивало и просило утешения. Но возможно, утешением и была эта правда, потому что Зофия Дмитриевна Кравчик сильно ошибалась.

Василий Петрович мог не дождаться обязательного разговора за завтраком, и Леся долго прислушивалась, пытаясь уловить шорохи за дверью. Но – нет, к ее комнате никто не подходил, и даже создавалось впечатление, будто дом опустел, потому что Дюков покинул его вместе со служащими. Что ж, утро вечера мудренее…

Кирилл. Как хорошо они гуляли по деревне. А тот не состоявшийся поцелуй на речке… И портрет, который уже никогда не будет написан. Плащ, шляпа, шпага… Удивительно, она тогда угадала, что мушкетерский образ не дружит с этим мужчиной. Вот если плащ будет темный, как ночь… Леся старалась думать о Кирилле отстраненно, будто он – вымышленный персонаж, а не человек из плоти и крови. Неудавшиеся рисунки легко и удобно убирать в пыльную ненужную папку. Убирать и забывать. Получится ли так поступить с Кириллом?