Эка Курниаван - Красота – это горе

Осталось разобраться с Шоданхо, придумать для него месть – ее бы воля, заколола его кинжалом. И, отправив письмо Кливону, Аламанда пошла в штаб, где часовой на посту почему-то ей козырнул, и, как недавно Маман Генденг, ворвалась без стука к Шоданхо в кабинет. Шоданхо сидел за рабочим столом с двумя снимками Аламанды в руке, а остальные восемь разложил на столе. Застигнутый врасплох, кинулся он прятать фотографии, но Аламанда знаком остановила его. И, подбоченясь, встала перед Шоданхо.

– Знаю теперь, чем вы занимались на вашей партизанской войне, – начала Аламанда, а Шоданхо смотрел на нее виновато, будто пес нашкодивший. – И вы обязаны на мне жениться, только на любовь мою не надейтесь. Или я наложу на себя руки, а перед этим расскажу всему городу, что вы со мной сотворили.

– Я женюсь на тебе, Аламанда.

– Вот и прекрасно. Тогда к свадьбе готовьтесь сами. – И, ни слова не добавив, Аламанда ушла.

Спустя неделю их свадьбу уже обсуждал весь город – она сделалась предметом споров, догадок, шуток, однако сюрпризом не стала, ведь жители Халимунды давно привыкли ко всему. Иные даже веско заявляли, что прекрасней пары, чем Шоданхо с Аламандой, на свете нет и не было никогда: красавица-дочь самой уважаемой в городе проститутки и революционер, бывший главнокомандующий, – что может быть лучше? Кое-кто даже говорил, что Шоданхо – более подходящая партия для Аламанды, чем этот бузотер Кливон, и у девчонки ума хватило это понять.

Зато у Кливона друзей в городе было не счесть: и рыбаки, с которыми выходил он в море, помогал тянуть сети, чинить дырявые лодки и барахлившие навесные моторы, а взамен получал с каждого улова пакет рыбы; и батраки на фермах – в то время многие жители окраин батрачили, батрачил и Кливон, а на отдыхе развлекал товарищей невероятными идеями, что рождались в его блестящем уме; и девушки, что любили Кливона и до сих пор не остыли – и пусть каждую из них он когда-то бросил, променял на другую, зла на него никто не держал, а любили его как прежде; и друзья детства, товарищи по играм, с которыми он вместе купался в море, ловил птиц, собирал дрова и травы на продажу богачам – всех опечалила новость, что Аламанда променяла их друга на Шоданхо. Но никто не стал соваться в дела Аламанды, а болит или не болит у Кливона сердце – его забота.

И весть о свадьбе, пышнее которой не было и не будет в Халимунде, облетела все уголки города, до самых дальних окраин. Говорили, что развлекать гостей на свадьбе будут семь трупп ваянга, а кукольники -доланги [53] Даланг – режиссер, рассказчик, кукловод и музыкальный руководитель в традиционном индонезийском театре ваянг. за семь вечеров покажут всю “Махабхарату”, что будет пир на всю Халимунду, а еды столько, что хватит и на семь поколений горожан. Будет и синтрен, и представление куда лумпинг [54] Куда лумпинг – плетеная лошадка из бамбука или кожи, а также традиционный мужской танец с плетеными лошадками; танцоры изображают всадников и во время представления нередко впадают в транс. , и народный ансамбль, и кино на огромном экране, и, конечно, свинячьи бои.

Наконец из письма Аламанды узнал новость и Кливон. За день до свадьбы, когда перед домом Деви Аю уже разбили палатки, а Аламанда готовилась и прихорашивалась, вернулся он в Халимунду, весь кипя от гнева: его не просто впервые в жизни бросила женщина, но еще и любовь всей его жизни.

На глазах у толпы срубил Кливон то самое миндальное дерево у вокзала, под которым они целовались. Остановить его никто не посмел – так страшно сверкали у него глаза, под стать мачете в руке; даже полицейские не пытались помешать ему изничтожать дерево, посаженное для отдыха пассажиров в теньке. Когда ствол повалился, толпа отступила, никто не понимал, отчего вымещает Кливон свою ярость на ни в чем не повинном миндальном деревце.

Между тем Кливон, не стесняясь вокзальных зевак, принялся рубить ветви, сучья, обдирать листву, и когда листья на ветру закружили, точно крохотный смерч, и осыпались на дорожку, ведущую к платформе, дворники даже и не подумали прибраться, лишь смотрели на Кливона, гадая, спятил он вконец или же только отчасти.

Лишь один парень, друг детства Кливона, решился спросить, что делает тот с деревом. Кливон бросил сквозь зубы: “Рублю”, и больше никто не смел его расспрашивать, и Кливон продолжал орудовать мачете.

Когда на дереве не осталось ни веток, ни листьев, стал он рубить его на поленья. Самые толстые сучья раскалывал пополам, и в считаные минуты выросла у дороги поленница. Кливон направился к багажной стойке, стащил отрезок грубой веревки (впрочем, никто его не остановил) и связал ею охапку дров. Кончив работу, так и не сказав ни слова людям, следовавшим за ним по пятам, спрятал мачете в складки саронга, подобрал с земли вязанку и двинулся прочь.

Люди увязались было следом, но друг Кливона понял, что сейчас будет, и остановил их: “Пусть идет один”. И оказался прав: Кливон направлялся к Аламанде, застал он ее в предсвадебной суете. Аламанда никак не ожидала его появления, и еще больше удивилась она вязанке дров у него в руках.

В первый миг Аламанда едва не кинулась ему на шею – хотелось поцеловать его, как тогда, на вокзале, сказать, что это за него, а не за Шоданхо выходит она замуж. Но тотчас одумалась, притворилась, будто довольна собой и гордится предстоящей свадьбой с Шоданхо. Выронил Кливон вязанку, чуть не отдавив Аламанде ноги, и проговорил:

– Вот проклятый миндаль, под которым мы обещали друг другу встретиться снова. Принимай подарок – это тебе на свадьбу, на дрова.

Аламанда всплеснула руками, будто прося его уйти, и Кливон ушел, не сказав, как оскорбил его этот жест, и взметнулась в душе его бешеная ярость, все круша на своем пути. Не знал он, что едва он скрылся из виду, как Аламанда бросилась к себе в комнату и со слезами сожгла оставшиеся фотографии. Наутро в день свадьбы, перед встречей с Шоданхо, старалась она скрыть следы рыданий, но безуспешно, и много месяцев, а то и лет не утихали в городе пересуды.

Кливон пропал надолго, точнее, Аламанда больше о нем не слышала – или не хотела слышать. Наверное, решила она, уехал в столицу, вернулся в университет или вступил в комсомол, кто его знает. На самом же деле никуда Кливон не уезжал. Он остался в Халимунде – скитался по друзьям или прятался у матери, даже у Аламанды на свадьбе тайком побывал. Переодетый, поприветствовал Шоданхо с невестой, те его не узнали, зато Кливон убедился, что Аламанда всю ночь проплакала, – неоспоримое свидетельство, что замуж она выходит против воли и мужа не любит. Кливон уже не гневался на Аламанду, лишь печалился из-за несчастья, постигшего любимую.