Карел Мисарж - Окраина

Настает день, когда всех коров сводят в общий временный коровник. Все проходит гладко, сдается даже, что крестьяне рады избавиться от своих буренок. В краю вопиющих социальных противоречий, в деревне, часть которой составляют усадьбы чуть ли не дворянские, собственность в пяток-десяток коров да пару волов — предлог для насмешек. На другой день в общую конюшню водворяют лошадей. Напрасно районные власти ожидают неприятных вестей. Все протекает мирно, хотя и без ликования. Мало, очень мало кто из крупных хозяев имел дело со своими лошадьми в традиционном смысле слова, то есть пахал бы на них, сеял, собирал урожай. На то у них были батраки. И мало, очень мало кто из хозяек заглядывал лично в хлев к коровам: на то имелись батрачки. Единственное исключение составляет мелкий крестьянин Моравек: русские солдаты подарили ему пару костлявых, но резвых лошадок, благодаря чему он, так сказать, достиг ранга самостоятельного хозяина. И так этот Моравек влюбился в своих мохнаток, что собственноручно выпилил лобзиком из фанеры двух лошадок, покрасил их черной краской и приколотил, головами друг к другу, на створки своих зеленых ворот. Чтоб каждый проходящий мимо сразу понимал: ага, вот у этого хозяина есть кони.

Теперь можно было отпраздновать и дожинки, столь тщательно подготовляемые с помощью пражской театральной костюмерной и вызывающие такое сомнение у партийного руководства Уезда.

Это первые дожинки уже при Едином сельскохозяйственном кооперативе. В «национальные» костюмы переодеваются местная портниха, две продавщицы из лавки, жена мясника да четыре уборщицы вагонов с пражского вокзала, еще носящего имя Масарика. Стражников давних времен, нацепив треугольные шляпы и сабли, изображают парикмахер, два грузчика с мельницы и несколько разнорабочих, которые иногда соглашаются подмести общественные помещения, разгрузить вагоны с углем или зерном, протопить печи в Национальном комитете; еще они сбывают кроличьи или заячьи шкурки, чистят выгребные ямы и помогают дорожным рабочим. Пьяница все тот же, что и десяток лет назад, только в нынешнем году он раздобыл к своему костюму еще большой красный зонт. С пением «Мы пражане, мы Влтавы дети, Праге не изменим ни за что на свете» переодетые женщины с бутылками водки, подносами и стопками двинулись сперва к станции: откуда-нибудь ведь надо начать, а станция, затерянная в полях, представляется им как раз той печкой, танцевать от которой удобнее всего.

Так, иронией судьбы в деревне, решившей идти к социализму, дожинки начались в канцелярии начальника станции, до недавних пор — председателя местной организации национально-социалистической партии, до сего дня носившего на лацкане своего штатского пиджака значок с эмблемой этой упраздненной партии: гусиное перо, скрещенное с молотом. Этот человек доволен, что квартира его — при станции, потому что глубоко презирает деревню, и визит по случаю дожинок считает глупой провокацией. Однако, находясь при исполнении служебных обязанностей, он не решается запереть канцелярию и укрыться в недрах своей квартиры, что в мансарде станционного здания. Поэтому он проглатывает водку непонятного вкуса, платит за эту стопку бешеные деньги — своего рода отступное, чтоб его раз и навсегда оставили в покое, — и с выражением судорожного веселья на лице отплясывает польку на посыпанной шлаком площадке перед станцией; «стражники» поют «За две деревни ходил я за тобой», а пьяный валяется на земле, тщетно пытаясь встать на ноги. Начальника станции не отпустили, пока он не перетанцевал со всеми восемью женщинами. Когда они ушли, он плюнул им вслед и пошел продавать билеты.

На почту «стражники» не достучались, так что «капелла» вхолостую проиграла песню, где говорится, что «красную юбочку я больше всех люблю».

Зато их с энтузиазмом встретил экспроприированный подрядчик строительных работ, полагая, что если показать народу приветливое лицо, то народ оставит его директором строительной фирмы, ставшей теперь государственной, а в его громадную виллу с красивой надписью на фронтоне «Йиржинка» и со стенами, испещренными аршинными буквами «Пиломатериалы», «Строительные материалы», «Строительные подряды», не вселит всякий сброд из Казармы.

Подрядчик этот всю жизнь до того был занят строительными делами по всей округе, что из всех жителей Уезда, куда он переехал, женившись на местной, знает только добровольцев, возводивших сокольский клуб; он сам и спроектировал эту пристройку, и поставлял материал для нее со своих складов. Вследствие сказанного он единственный пал жертвой оптического обмана, вызванного костюмами, взятыми напрокат, и принял людей, явившихся усладить его музыкой и танцами, за истинных представителей рабочего класса.

И он плясал до изнеможения — вилла в двенадцать комнат того стоила, — а липкую, выдохшуюся жидкость глотал с видом высочайшего наслаждения. А вот заплатить-то забыл — вернее, не знал, что за это сомнительное снадобье полагается платить. Не помогли никакие жесты переряженной уборщицы вагонов, ни нарочно положенная на виду купюра на подносе. Подрядчик просто не догадался, и ряженые ушли от него несолоно хлебавши.

Заведующий школой Заградничек, с самого начала дожинок решивший никому не открывать и не ронять своего достоинства плясками на пыльной дороге, что вьется вдоль сточной канавы, эту внутреннюю борьбу проиграл. Он прекрасно знал цену и «стражникам», и шатающейся фигуре с красным зонтиком. Одного он не знал: как относится к маскараду Национальный комитет, местная организация компартии или кто там еще руководит деревней при новом режиме. В конце-то концов, маскарад разрешен, а фигура с зонтиком, с какой стороны ни возьми, рабочий класс. Неважно ведь, сколько времени в году он работает; но когда голод гонит его мести двор или пилить дрова, тогда — да, тогда он занимается физическим трудом.

И Заградничек пляшет среди заносов пыли, а наглотавшись ее, споласкивает горло упомянутой тепловатой жидкостью. И платит — не мало и не много. Старый деревенский учитель, он знает, что полагается.

Затем славящие дожинки добираются и до длинного ряда больших усадеб. Первые две пусты, в остальных только мелькнет за занавеской женское лицо, доказывая, что в доме кто-то есть, однако дверь нигде не открывают. Злорадная судьба обещала, казалось бы, удачу во дворе мелкого крестьянина Моравека. Черные фанерные лошадки на воротах словно весело кивали друг другу. Входите, входите! Калитка открыта. Веселье разом вспыхивает с новой силой. А то уж казалось, что воодушевление, вызванное добрым почином у бывшего национально-социалистического руководства, а ныне всего лишь начальника станции, постепенно иссякает. Музыканты заиграли, пьяница с зонтом пошел выписывать кренделя, «стражники», бряцая саблями, заскакали по двору, а переряженные женщины вошли в темные сени. И в ту же секунду с диким визгом вылетели обратно, роняя с подноса стопки прямо в навоз.