Карлос Сафон - Тень ветра [litres]

– Добрый день. Я ищу сеньору Монфорт.

– Нуриету? Вы ошиблись дверью, молодой человек. Она живет напротив.

– Простите. Я туда стучал, но, кажется, дома никого нет.

– Вы ведь не кредитор, правда? – тут же поинтересовалась сеньора с подозрением, выдающим большой опыт в подобных делах.

– Конечно, нет. Я знакомый отца сеньоры.

– Ну, тогда ладно. Нуриета, наверное, внизу, читает. Вы разве не заметили ее, когда входили?

Спустившись во двор, я увидел, что женщина с посеребренными волосами все еще сидит на скамье с книгой в руках. Я внимательно рассмотрел ее. Нурия Монфорт была более чем привлекательной женщиной, с тонкими чертами лица и фигурой как на картинках модных журналов, молодость, казалось, так и лучилась в ее глазах. В ее хрупком изящном силуэте было что-то, напомнившее ее отца. Я предположил, что ей сейчас должно быть за сорок, принимая во внимание седые пряди и морщинки на лице, которое в полумраке могло показаться лет на десять моложе.

– Сеньора Монфорт?

Она посмотрела на меня невидящим взглядом, словно никак не могла очнуться от глубокого сна.

– Меня зовут Даниель Семпере. Ваш отец некоторое время назад дал мне ваш адрес и сказал, что вы, возможно, могли бы мне рассказать о Хулиане Караксе.

Когда я произнес это имя, мечтательное выражение мгновенно исчезло с ее лица. К тому же ссылаться на ее отца было с моей стороны ошибкой.

– Что именно вы хотите знать? – спросила Нурия с тревогой в голосе.

Я почувствовал, что если сразу не завоюю ее доверие, то не смогу сделать это никогда. Единственное, что мне оставалось, – это рассказать правду.

– Позвольте мне все объяснить. Восемь лет назад, на Кладбище Забытых Книг, совершенно случайно, я обнаружил роман Хулиана Каракса, который вы спрятали там от человека по имени Лаин Кубер, уничтожавшего книги Каракса, – сказал я.

Она пристально посмотрела на меня, боясь пошевелиться, словно мир вот-вот был готов обрушиться на нее.

– Я отниму у вас всего несколько минут, – добавил я. – Обещаю.

Нурия удрученно кивнула.

– Как там мой отец? – спросила она, избегая моего взгляда.

– Хорошо. Постарел, конечно. Он очень скучает без вас.

У Нурии вырвался вздох, значение которого осталось для меня загадкой.

– Лучше поднимемся в дом. Мне не хотелось бы говорить об этом на улице.

Квартира, в которой жила Нурия Монфорт, была погружена во мрак. Узкий коридор вел в столовую, служившую одновременно кухней, библиотекой и рабочим кабинетом. Проходя по квартире, я также заметил скромную спальню без окон. Это было все. Впрочем, имелась еще крохотная ванная комната, в которой не было даже душа и сквозь стены которой в квартиру проникали всевозможные запахи: от ароматов кухни из бара внизу до дыхания канализационных и водосточных труб, которым перевалило уже за сотню лет. Квартиру заполняли бесконечные сумерки, она была словно пятно тени между выцветших стен. В ней пахло крепким табаком, холодом и разлукой. Нурия Монфорт наблюдала за мной, пока я старательно делал вид, будто не замечаю ветхости ее жилища.

– Я всегда спускаюсь на улицу почитать, ведь здесь почти нет света, – сказала она. – Муж обещал подарить мне настольную лампу, когда вернется домой.

– Он в отъезде?

– Микель в тюрьме.

– Простите, я не знал…

– Вам и незачем было бы знать. Мне не стыдно говорить об этом, потому что мой муж не преступник. В этот раз его забрали за то, что он печатал листовки для профсоюза металлургов. Это было два года назад. Соседи думают, что он уехал по делам в Америку. Отец тоже ни о чем не подозревает, и я не хотела бы, чтобы он узнал…

– Не беспокойтесь. От меня он ничего не узнает, – заверил ее я.

Воцарилась напряженная тишина, и я подумал, что Нурия, возможно, приняла меня за человека, подосланного ее отцом.

– Должно быть, тяжело вести хозяйство и дом одной, – сказал я первое, что пришло в голову, чтобы хоть как-то заполнить неловкую паузу.

– Да, нелегко. Я кое-что зарабатываю переводами, но, когда муж в тюрьме, расходов много. Почти все уходит на адвокатов, и я вся в долгах как в шелках. Работа переводчика почти так же мало оплачивается, как работа писателя.

Она смотрела на меня, словно ожидая ответа. Я лишь покорно улыбнулся:

– Вы переводите книги?

– Уже нет. Сейчас я стала переводить формуляры, договоры, таможенные документы, это выгоднее. Перевод книг приносит гроши – правда, это все же несколько больше, чем платят за их написание. Товарищество жильцов уже несколько раз пыталось выселить меня. То, что я задерживаю квартплату, еще полбеды. Я, такая-разэдакая, владею иностранными языками, ношу брюки. Некоторые вообще вообразили, будто у меня здесь дом свиданий. Эх, да разве так бы я жила…

Я надеялся, что темнота скроет мое смущение.

– Простите. Не знаю, почему я вам все это рассказываю. Я совсем вас сконфузила.

– Это я виноват, все расспрашиваю…

Она нервно засмеялась. Одиночество, исходившее от этой женщины, обжигало.

– Вы чем-то напоминаете мне Хулиана, – вдруг сказала она. – Взгляд, жесты… Он вел себя как и вы сейчас: молча смотрел на тебя, а ты никак не могла угадать, о чем он думает, и чувствовала себя полной дурой, принимаясь рассказывать то, о чем следовало помолчать… Могу предложить вам что-нибудь… Может, кофе с молоком?

– Ничего, спасибо, не беспокойтесь.

– Но меня это нисколько не затруднит. Я как раз собиралась сварить себе чашечку.

Что-то мне подсказывало, что чашка кофе с молоком – весь ее обед, и я вновь отказался. Нурия направилась в угол комнаты, где стояла маленькая электрическая плитка.

– Располагайтесь поудобнее, – сказала она, повернувшись ко мне спиной.

Я оглянулся вокруг, прикидывая, как это возможно сделать. Рабочий кабинет Нурии символизировал письменный стол в углу у балкона. Пишущая машинка «ундервуд», керосиновая лампа и полка с учебниками и словарями – вот все, что там было. Никаких семейных фотографий, только стена над столом вся увешана одинаковыми почтовыми открытками с изображением какого-то моста. Мне показалось, я его уже где-то видел, но не мог точно вспомнить где: то ли в Париже, то ли в Риме. Письменный стол содержался в поразительном, почти маниакальном порядке. Карандаши были идеально зачинены и сложены, бумаги и папки разобраны и выстроены в три ровных ряда. Повернувшись, я заметил, что Нурия молча наблюдает за мной с порога комнаты, как обычно смотрят на незнакомцев в метро или на улице. Она закурила сигарету и так и стояла, пряча лицо за клубами синеватого дыма. Я подумал, что, помимо ее воли, в Нурии были черты роковой женщины, из тех, какие когда-то воспламеняли Фермина, возникая в тумане какой-нибудь берлинской станции, словно в нимбе, в сиянии неонового света, и что, возможно, собственная красота ее раздражала.