Карлос Сафон - Тень ветра [litres]

– Дикарь, – прошипела святоша с восточного фланга, удивительно напоминавшая официальный портрет генерала Ягуэ.

– Ну вот, – сказал Фермин. – Три святых у моей Испании: святая Досада, святая Ханжа и святая Жеманница. Ничего удивительного, что о нас рассказывают анекдоты.

– Правильно, – вмешался водитель, – с Асаньей было лучше. А что на улицах творится? Движение просто кошмарное.

Человек сзади засмеялся, прислушиваясь к обмену мнениями. Я узнал его – он сидел рядом с нами в баре. Судя по выражению лица, он был на стороне Фермина и ожидал, что тот выдаст старушкам по первое число. Я на миг поймал его взгляд, он любезно улыбнулся и без особого интереса уставился в газету.

Когда мы проезжали улицу Гандушер, Фермин завернулся в свой плащ и мирно задремал с открытым ртом. На аристократичном, изысканном бульваре Сан-Хервасио он вдруг проснулся.

– Мне снился падре Фернандо, – сказал он. – Только в моем сне он был в форме центрального нападающего мадридского «Реала», а рядом с ним сиял золотой кубок лиги.

– И что это значит? – спросил я.

– Если верить Фрейду, похоже, священник забил гол в наши ворота.

– Мне он показался честным человеком.

– По правде говоря – мне тоже. Может, даже более честным, чем надо для его собственного блага. Священников, смахивающих на святых, в конце концов делают миссионерами, авось их на краю света съедят москиты или пираньи.

– Ну вы скажете тоже.

– Восхищаюсь вашей простотой, Даниель. Вы верите даже в аистов и капусту. Скажете, нет? Вот вам пример: эта темная история с Микелем Молинером, которую на ходу сочинила Нурия Монфорт. Мне кажется, эта женщина навешала вам лапши на уши гораздо больше, чем это делается в колонке редактора «Обсерваторе романо». Теперь выходит, что она замужем за другом детства Алдайя и Каракса. Видали? Еще у нас имеется история доброй нянюшки Хасинты, которая как будто правдоподобна, но слишком уж походит на последний акт пьесы дона Алехандро Касоны. Не говоря уж о блистательном появлении Фумеро в роли злодея под бурные аплодисменты публики.

– Значит, вы считаете, что падре Фернандо нам солгал?

– Нет. Согласен с вами, он производит впечатление честного человека, но сутана, хочешь не хочешь, давит на плечи, вот он и оставил кое-что про запас, если можно так выразиться. По-моему, он мог опустить что-то или приукрасить, но врать нарочно или исключительно из коварства он бы не стал. К тому же не думаю, чтобы он был способен изобрести такую запутанную историю. Если бы он умел врать лучше, он не преподавал бы алгебру и латынь, а был бы уже в епархии, в кардинальском кресле, и к кофе у него были бы мягкие крендельки.

– И что нам теперь делать, по-вашему?

– Рано или поздно нам придется выкопать мумию ангельской старушки и потрясти ее вниз головой, вдруг что вывалится. А пока я потяну за некоторые ниточки, может, выясню что-нибудь об этом Микеле Молинере. И надо бы приглядеться к Нурии Монфорт. Моя покойная мать называла таких, как она, лисами-плутовками.

– Насчет нее вы ошибаетесь, – возразил я.

– Вам стоит показать пару мягких сисек, и вы уже считаете, что видели святую Терезу, это в вашем возрасте простительно, ибо неизбежно. Предоставьте ее мне, Даниель, сияние вечной женственности меня уже не так оглупляет, как вас. В мои годы кровь устремляется в первую очередь к голове, а не к тому, что ниже пояса.

– Кто бы говорил.

Фермин достал бумажник и принялся пересчитывать наличность.

– Да у вас целое состояние, – сказал я. – Все это осталось от утренней сдачи?

– Отчасти. Остальное – законные накопления. Просто сегодня я встречаюсь с Бернардой, а этой женщине я не могу ни в чем отказать. Если понадобится, я ограблю «Банк Испании», только чтобы удовлетворить все ее капризы. А у вас какие планы на остаток дня?

– Ничего особенного.

– А та крошка?

– Какая крошка?

– Дурочка с переулочка, какая еще? Ладно, шучу. Сестра Агилара.

– Не знаю.

– Да знаете вы, знаете. Тут надо действовать решительно, а у вас для этого пока хрен не дорос.

Тут к нам неспешно подошел контролер, жуя зубочистку, вернее, выделывая ею во рту невероятные трюки, которым позавидовал бы цирковой жонглер.

– Простите, но вон те сеньоры просят вас выражаться поприличнее.

– А не пошли бы они… – громко ответил Фермин.

Контролер вернулся к трем дамам и пожал плечами, давая им понять, что сделал все от него зависящее и в его планы не входит ввязываться в драку, дабы защитить чей-то целомудренный слух.

– Люди, у которых нет собственной жизни, всегда вмешиваются в чужую, – пробормотал Фермин. – О чем мы говорили?

– О моем недостатке смелости.

– Точно. Хронический случай. Послушайте-ка меня. Идите к своей девушке, ведь жизнь так быстро проходит, особенно молодость. Вы же слышали, что говорил священник. Слушали и не слышали.

– Но она ведь не моя девушка.

– Тогда завоюйте ее до того, как ее уведет кто-то еще, какой-нибудь оловянный солдатик.

– Вы говорите о Беа как о трофее.

– Нет, как о благословении Божьем, – поправил Фермин. – Послушайте, Даниель. Судьба обычно прячется за углом. Как карманник, шлюха или продавец лотерейных билетов: три ее самых человечных воплощения. Но вот чего она никогда не делает – так это не приходит на дом. Надо идти за ней самому.

Всю оставшуюся дорогу я размышлял над этим философским перлом, а Фермин вновь задремал, что ему, с его наполеоновским талантом, было необходимо. Мы сошли на углу Гран-Виа и бульвара Грасия под небом цвета пепла, поглотившего все краски. Фермин застегнулся до самого горла и объявил, что отправляется домой, принарядиться перед свиданием с Бернардой.

– Даже с моей в общем-то скромной внешностью приходится приводить себя в порядок не менее полутора часов. Нет духа без оболочки; это печальная реальность нашего тщеславного времени. Vanitas pecata mundi.

Я стоял и смотрел ему вслед, на его удаляющийся одинокий силуэт в сером плаще, который бился на ветру, как флаг, а потом пошел домой, где собирался забыть обо всем на свете, с головой уйдя в хорошую книгу.

Повернув за угол Пуэрта-дель-Анхель и улицы Санта-Ана, я почувствовал, как сердце заколотилось часто-часто. Фермин, как всегда, оказался прав лишь отчасти. Судьба ждала меня перед нашей лавкой. На ней был серый шерстяной костюм, новые туфельки и шелковые чулки, и она изучала свое отражение в витрине.

– Отец думает, что я на полуденной мессе, – сказала Беа, не отрываясь от своего занятия.

– Он почти не ошибается. Здесь, совсем рядом, в церкви Святой Анны, непрерывный религиозный сеанс, который длится с девяти утра.

Мы говорили как двое случайно задержавшихся у витрины незнакомцев, и наши отражения пытались встретиться взглядами в мутном стекле.