Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

Был поздний март, на улицах лежал грязный ноздреватый снег, который дворники бросали на проезжую часть, чтобы он быстрее таял. В воздухе пахло весной. Галя рано встала, переполненная молоком грудь, ныла и покалывала. Леночка лежала в Филатовской больнице. Этим утром Галя вбежала в отделение, но в палату к Леночке её почему-то не пустили. Сестра с поста загородила ей дорогу и попросила пройти в конец коридора до кабинета зав. отделением. Галя не особенно насторожилась. Когда она постучала в дверь и в ответ на приглушенное «да, да» зашла в кабинет, на её губах была улыбка. Девочка её выздоравливает, и все доктора были её друзьями.

— Садитесь, Галина Борисовна.

Голос пожилого грузного мужчины был холоден и странно официален. Галина присела и ей сразу стало не по себе.

— Галина Борисовна, я вынужден с прискорбием вас информировать, что ваша дочь сегодня ночью скончалась.

Доктор замолчал, ожидая Галиной реакции. Самое страшное он уже сказал. Вот такие были у него обязанности и тут уж ничего не поделаешь. Реакции, однако, не последовало, Галина молчала. Новость до неё не дошла. Ей было очевидно, что её с кем-то спутали, потому что её ребёнок почти здоров. Пауза затянулась, и доктор был вынужден снова заговорить:

— Галина, вы слышали, что я сказал. Леночка умерла сегодня ночью в полчетвёртого утра.

— Такого не может быть. Как это?

Галино лицо начало кривиться в какую-то немыслимую гримасу страдания. Она осознала новость. «Не может быть», — это она так говорила, стремясь сделать вид, что она не верит в несчастье, но она уже поверила.

— Мужайтесь, Галина. Ваша дочь не смогла справиться с инфекцией, её иммунитет практически был равен нулю. Спускайтесь вниз, делопроизводитель отдаст вам справку о смерти, я думаю, она уже готова. Если хотите, можете подождать лечащего врача, она вам ещё раз всё объяснит.

Как во сне Галина, не попрощавшись, вышла в коридор, спросила, где ей можно подождать доктора Лепилину. Доктор вышла к ней почти сразу, провела в ординаторскую, налила чаю. Галина принялась сначала всхлипывать, дыхание её участилось, всхлипывания стали спазмолитическими и явно грозили перейти в истерику. Лепилина вызвала медсестру, Галине сделали какой-то укол и уложили на кушетку.

— Полежите, полежите, кому я могу позвонить, чтобы вас встретили?

— Что с Леночкой? Как это могло произойти? Это вы её убили, вы убили мою девочку. Я вас всех ненавижу. Она не могла умереть. Не могла.

— Успокойтесь, Галина Борисовна. Я понимаю вашу боль. Вы совсем молодая женщина, у вас будут другие дети.

Укол, видимо, начинал действовать, Галина перестала судорожно всхлипывать, она просто плакала, шмыгая носом и прижимая к глазам платок. Доктор что-то ей быстро говорила о практически полном отсутствии у ребёнка иммунных клеток, но Галина её не слушала. Доктор уже сталкивалась с так называемым синдромом внезапной детской смерти. Девочка перестала дышать, и дежурная медсестра нашла её мёртвой в кроватке. Утром, когда Лепилина пришла на работу, её ждал такой вот сюрприз. В эпикризе она так и написала «апноэ», СВСМ. Такие случаи у них были редкостью, о каждом они сообщали в райздрав. Вот и всё. Никто в мире не мог объяснить, почему это происходило. Лепилиной было жалко эту молодую мать, но её ждали дела, длинный рабочий день.

Галину усадили в коридоре, и минут через 40 за ней приехал Валя. Он её обнял, она заплакала ещё сильнее. Муж пытался её утешить, просил ехать домой.

— Подожди, я хочу на неё посмотреть.

— Не надо, Галя, зачем?

— Я хочу её видеть…

В коридоре на них оглядывались. Медсестра по настоянию Валентина стала куда-то звонить. Ответ был категорическим: «Нет, сейчас увидеть тело нельзя». Тело будет выдано завтра во второй половине дня. В секретариате, куда Валентин сам спустился, им предлагали тело не забирать, что это, дескать, слишком тяжело. Ребёнок совсем маленький и стоит ли устраивать похороны… Валентин сказал, что они подумают. Вечером обсуждать с Галиной проблему было уже нельзя. Она совершенно расклеилась, то сидела как истукан, раскачиваясь из стороны в сторону, то валилась на кровать, то билась в Валиных руках. Приехала мать. Она просила дочь взять себя в руки, но чем больше родственники её увещевали, говорили, что будут ещё дети, тем сильнее Галина расходилась. Валя объяснил жене, что девочку можно не хоронить, что им можно избежать этой процедуры, и что так будет, наверное, лучше. Мать одобрительно кивала головой: «Да, не забирать, ни к чему». К этому времени Галя смотрела в одну точку, а потом на одной ноте закричала, у неё началась истерика, Людмила вызвала скорую. Галине сделали новый укол, и она уснула. В последующие дни она молчала, отказывалась есть, мыться, выходить из квартиры. Валентин решил всё-таки не оставлять тело дочери в больнице. Они с тёщей отвезли её безо всякой помпы в Донской крематорий, а потом захоронили урну в могиле Людмилиных родителей.

Галя этим не интересовалась. Она поверила в утрату ребёнка, но теперь её волновало другое: как Валя, самый близкий ей человек, может ходить по утрам на работу, обсуждать с кем-то на совещаниях свои проекты, как он смеет приглашать её гулять, планирует летний отпуск, разговаривает с друзьями по телефону и как ни в чём не бывало смеется? Он что, ничего не чувствует, совсем? Он не человек, он — чудовище? Ему не больно, его жизнь не превратилась в пустоту, не потеряла смысла? Вся Галинина боль превратилась в злость. Причиной этой злости стал Валентин. Как же ему не хотелось идти после работы домой! Там его каждый вечер ждала безобразная сцена. Нечёсаная, немытая, неряшливая Галина, которой пришлось перевязывать грудь, чтобы не лилось бесполезное молоко злобно кричала ему:

— Я больше не могу. Я хочу умереть. Как ты можешь жить без Леночки?

— Галь, не надо… Всё будет хорошо.

— У меня уже никогда ничего не будет хорошо. Ты — бесчувственная тварь, нет у тебя ни сердца, ни души. Говорила мне мама… все вы такие… И мать у тебя такая, и родственнички твои… жестоковыйные. Все вы жиды, жиды грязные…

— Галя, ты слышишь, что ты говоришь? Ты себя слышишь? Как ты меня называешь?

— Я правду говорю. Ты — морда жидовская! Ещё сказать? Я могу. Тебе девочку нашу не жалко. Тебе вообще на всё наплевать. Тебе на меня наплевать. Ты не способен страдать. Я не хочу с тобой жить. Убирайся, жид пархатый.

Это было ни один раз и ни два. В один из вечеров после «бесчувственных тварей», «жидовских морд» и «убирайся» Валентин быстро собрал в чемодан свои вещи и поехал ночевать к приятелю. Брак их разваливался на глазах у друзей. Людмила не возражала, чтобы Валентина в жизни дочери не было. Для неё он по-прежнему был «паршивой овцой». Друзья принялись их мирить. Мамина реакция на их размолвку возымела на Галину обратный эффект; мать хотела их разлучить, — значит она должна с Валентином остаться. Валентин позвонил и приехал поговорить. Галина плакала, про умершую дочь она не вспоминала, даже просила прощения, говорила, что это в ней так горе бурлило, что не надо принимать её слова всерьёз. Она не хотела его обижать, он должен её понять, ей было слишком плохо, она не могла справится со свалившимся на неё несчастьем. Валя вновь воцарился в квартире, всё пошло по-прежнему, но где-то на периферии его сознания «жид пархатый» от собственной жены остался. Не то, чтобы он себя считал евреем. Тут всё было непросто.