Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

Единственным ребёнком, который всё ещё жил с нею, была Оля, но в последнее время старшая дочь усвоила себе крайне неприятный тон: она журила мать буквально за всё, злобно высмеивая Галинины ошибки. Она читала мораль, из которой выходило, что мать — глупа, необразованна, недееспособна. Оле доставляло злое удовольствие мать «строить», помыкать, наставлять, стыдить и ругать. Оля сама превратилась в сварливую мамашу, а Галина стала её несмышленой дочкой, которую приходиться держать за руку и отвечать за её глупости. Такая вот у неё судьба: мать — престарелая идиотка, отец… вообще, а она, Оля, осталась крайней, а брат с сестрой «хорошо устроились». Оля находила это несправедливым. Однако в светлые минуты осмысления своей жизни Галина Борисовна понимала, что Оля и вела так себя только потому, что так и не смогла стать взрослой женщиной. Она осталась недобрым, эгоистичным, несчастливым ребёнком, который вечно недоволен и не удовлетворён, виня в своей мало удавшейся жизни родителей, прежде всего мать.

Галина Борисовна проснулась позже обычного. Погода изменилась, ночью, видимо, сильно похолодало, моросил ледяной дождь и на траве лежала снежная каша. За окнами было пасмурно, невероятно тоскливо и бесприютно. «Надо протопить. Валя, наверное, замерз», — Галина быстро сходила во двор и принесла несколько поленьев. Они были сырые и печку растапливать медленнее обычного. Валентин лежал на спине с закрытыми глазами. «Если его не трогать, он не позовёт. Так и будет лежать в мокром памперсе. Надо его менять и кормить. А ничего, полежит ещё, сначала я зарядку сделаю». За Галиной никто не наблюдал, и она сделала, как ей было удобнее. Зарядка, душ, туалет Валентина заняли почти час. Потом Галина усадила мужа за стол, и они стали завтракать. Галина Борисовна всегда старалась создать атмосферу нормальности, хотя бы её иллюзию. Удавалось это плохо. Валентин безучастно сидел за столом, на шее у него была повязана тряпка. Кашу он пытался есть сам, но у него всё текло из ложки, и Галина быстро поев сама, предпочла Валентина покормить. Так было быстрее и удобнее. «Валечка, как тебе каша? Это овсянка. А завтра я рисовую сварю. Может тебе варенья положить?» Валентин смотрел прямо перед собой и ничего ей не отвечал. Сейчас он был сонный и сильно заторможенный. Галина знала, что единственное, что ему надо — это лечь обратно в кровать. Но нет, этого не будет. Пусть сидит в кресле. «Валя, я вчера Наташе звонила. Слышишь? Он с ней всё-таки разводится». Валентин молчал, но Галина знала, что он её слышит и, скорее всего, понимает, просто ему трудно поддерживать разговор. Трудно, но не невозможно. Конечно, Валя мог бы с ней немного поговорить, если бы захотел, но в том-то и дело, что он не хотел. Привычно проглатывая своё раздражение, Галина вслух рассуждала о Наташе, голос её возбужденно поднимался и потом опускался почти до шёпота. Она не замечала, что по сути разговаривает сама с собой.

Наташа росла яркой, подвижной, всем довольной девочкой. В точных науках она не блистала, зато учителя литературы не могли на неё нарадоваться. Они с детства отдали среднюю дочку в секцию фигурного катания. Наташа делала огромные успехи и её взял к себе знаменитый тренер Станислав Жук, вот уж повезло им. Сначала всё шло хорошо, а потом Жук стал заставлять Наташу худеть. Тут у Галины не было возражений. Толстый ребёнок — распущенность, обжорство и безволие. Наташа толстой разумеется не была, но Жук считал, что у неё лишний вес и требовал его сбросить в грубой категоричной форме, которая Наташу унижала. В результате фигурное катание пришлось бросить, Жук довёл девочку-подростка до нервного срыва. И вообще, он алкоголик. Если бы он был просто злым и несправедливым, то с этим можно было бы скрепя сердце мириться, но Жук был садистом, изувером, которого и близко нельзя подпускать к детям. Бедная Наташа, как ей было плохо, какую этот самодур нанёс девочке моральную травму. С этого всё началось или не с этого? Галине Борисовне трудно сейчас было судить. У Наташи начался невероятно трудный переходный возраст: всё ей не нравилось, в школе пошли плохие оценки по всем предметам, кроме литературы. Она ни с кем не дружила, ни к кому не ходила. Галина Борисовна перевела дочь в специальную школу с литературным уклоном, где Наташе понравилось, учителя хвалили её стихи, они все вместе ездили на тематические экскурсии. Травма, нанесённая мерзким Жуком, начала затягиваться, и Галина Борисовна успокоилась, и тут Наташа не пришла ночевать. Она без особых видимых причин ушла из дому. Наверное, причины были, но замотанная Галина их не заметила.

Галина Борисовна помнила ту бессонную ночь. Валентин тоже не спал, но всё время повторял, что ничего с ней не случится… придёт. Перебесится и придёт. Надо соблюдать спокойствие. Галина обзванивала ребят из класса, одна девочка сказала ей, что Наташа хотела ехать в Загорск, но больше она ничего не знает. Галина требовала немедленно ехать в Загорск искать Наташу, но Валентин отказывался. Наутро Наташа позвонила сама действительно из Загорска. Она находилась в милиции. Начальник отделения взял трубку и просил одного из родителей приехать. Отправлять Наташу одну в Москву он отказывался. Они поехали вдвоем. Наташа плакала, сбивчиво рассказывала, что она хотела поступить в монастырь и жить монашкой, что всё равно она снова убежит и никто её не удержит. «Да что с тобой, что с тобой?» — спрашивала Галина, но Наташа только горестно ей отвечала, что всё равно её никто не поймет и только в монастыре… «Наташенька, какой монастырь? Здесь же только мужской». Да и доехала ли Наташа до монастыря? Может да, а может и нет. В милиции им не объяснили, как Наташа к ним попала, а Галина в горячке не спросила. Они ехали на электричке домой, и Галина всю дорогу держала в своей ладони Наташину руку. Потом они сидели на кухне и вместе плакали, а Валентин сразу ушёл на работу. «Поговори с ней», — сказала ему в коридоре Галина. «Сами разбирайтесь», — ответил он.

А потом всё замечательно наладилось. У Наташи появился новый учитель, невероятно увлечённый театром. Режиссёр недавно образованного Еврейского театра Шолом. Он ставил «Тевье-молочника» и предложил Наташе главную роль. Наташа ни о чём другом не могла говорить: Яков Абрамович, Яков Абрамович… мастер… гений… яркий талант… Наконец-то смысл жизни был обретен. Галина Борисовна радовалась. Наташа — не Оля. Она не учёный, она — творческий человек, поэт. После школы Наташа выбирала между литературным институтом им. Горького и театральным институтом в Ленинграде. Почему бы и нет, у них там родственники, присмотрят за девочкой. Галина сначала была на Ленинград согласна, затем резко передумала: нет, Наташенька трудный ребёнок, тонкая, ранимая девочка, за ней нужен глаз да глаз, а в Ленинграде она будет одна, а это ни к чему. «Нет, не поедешь!» — Галина, если надо, умела быть категоричной. Наташа осталась в Москве и очень злилась на мать. Ах, если бы Галина знала к чему это приведёт, она сама бы вытолкнула дочь из дома. В литературный институт Наташа так и не поступила, театр занимал теперь всё её время. Они что-то репетировали, ездили с концертами, Наташа возвращалась домой всё позднее и позднее, и начала называть Якова Абрамовича Яшей. Галина ничего ей не говорила, но удивлялась: как же так, он в три раза её старше, старше Валентина, почти в дедушки дочери годится. Однажды вечером Наташа привела домой Якова Абрамовича, пили чай, заговорчески переглядывались, а потом Наташа, гордо смотря на мать, невпопад объявила, что они поженятся. Получилось это у неё неловко, смесь торжественности с дикой боязнью реакции родителей. Галина буквально онемела, вообще не могла произнести ни слова. Валентин тоже молчал, хотя с Галининой точки зрения, должен был бы что-то веское сказать, отреагировать на эту дичь. Как надо реагировать: жестко и грубо или с юмором, Галина не знала. Молчание затянулось, Яков Абрамович хитро улыбался.