Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

— Как это пожениться? Что за глупости… — Галина решилась нарушить молчание.

— Мама, это не глупости. Как ты можешь так говорить. Мы любим друг друга.

— Замолчи. Я хочу Якова Абрамовича послушать.

— Милая Галина Борисовна, теща моя будущая. Мы с Наташенькой ничего другого от вас и не ожидали. Да, я люблю вашу дочь, и мы будем вместе. Вам просто надо это принять, и я надеюсь, что вам это удастся, пусть не сразу.

— Что? Мы никогда не дадим согласия на ваш брак. Она совсем девчонка, а вы, извините, старик. Мы на вас в суд подадим. Вас посадят. Правда, Валя?

Валентин неуверенно кивнул, по-прежнему не испытывая, видимо, никакого желания вступать в разговор. «Подожди, Галя. Тут надо подумать», — вот что он сказал. Вся ярость Галины Борисовны немедленно перекинулась на мужа: «Нечего мне ждать. Я в милицию пойду. А ты как хочешь. Трус». Яков Абрамович, продолжая спокойно пить чай, счёл нужным вмешаться в Галинину перепалку с Валентином:

— А я хотел бы знать, при чём тут милиция? Не надо мне тюрьмой угрожать. Наташа-то ваша — совершеннолетняя, так? Я пришёл, хотел по-человечески… мы же всё равно сделаем, как собирались. Да, Наташенька?

— Да, мама, я думала вы за меня будете рады. Разве ты не можешь просто за меня порадоваться? Ничего вы не понимаете. Яшуля такой необычный. При чём тут его возраст? Какая разница, сколько кому лет. Люди рождаются друг для друга, просто не все могут найти свою половину, а я нашла, мне повезло. Но ты этого не понимаешь… да как я вообще могла подумать, что ты поймешь. Куда тебе.

Галина тогда в первый раз услышала, как Наташа называет Якова Абрамовича Яшулей, и мерзкое слово вызвало в ней тошноту:

— Не бывать этому! Слышишь? Я тебе не позволю. Я тебя в квартире запру. Я к нему на работу пойду.

— Не позволишь? Да как ты мне не позволишь? Плевать нам на ваше разрешение. Хотели по-хорошему, но Яшуля мне говорил, что не выйдет, я его не послушала. Пойдём, Яшуля, нам с тобой сюда ходить не надо. Прощайте, родители… живите как хотите.

Наташа вышла в переднюю, Яков вслед на ней. Галина слышала, как с треском щёлкнул замок. Они ушли. Она вернулась в комнату, Валентин сидел за накрытым столом и ел варенье.

— Ты слышал? Он совратил нашу дочь. Он — подонок, нелюдь. Что делать? Как ты можешь так спокойно сидеть? Ты слышал, как она сказала «прощайте». Она не вернётся к нам.

— Галь, успокойся. Может ещё всё будет хорошо. Видишь, как она Яковом увлечена. Бывает и так, кто знает, всё, наверное, к лучшему.

— Что? К какому лучшему? Надо что-то делать. Она скорее всего с ним живет.

— Ну живет, и дальше что. Взрослая девка уже.

— Заткнись! Я знаю, почему ты его защищаешь?

— Это почему?

— Потому.

— Нет, скажи почему?

— Потому что он хитрый и похотливый еврей. Это ты хотел услышать?

— Что ты сказала?

— Что слышал… вы все одинаковые. Мне мама моя говорила, только я её не слушала. Докажи мне, что это не так. Сделай что-нибудь!

— Что интересно я должен сделать?

— Пойди и убей его.

— Что ты несешь? Хватит уже. Мне надоело это слушать. Совсем ты ум потеряла. С тобой жить невозможно. Правильно Наташка сделала. Я её понимаю. Всю жизнь с дурой живу. Устал. Да, успокойся ты, хватит орать!

Галина зарыдала. Повалилась на диван и сквозь рыдания что-то неразборчивое зло выкрикивала, но Валентин ушёл на кухню и плотно закрыл дверь. Он и сам был не в восторге от очередного Наташиного номера, но не был склонен так драматизировать ситуацию, тем более, что в этом случае от него ничего не зависело. А значит, делать было ничего не надо, и Валентин в душе очень этому радовался. Галинины сдавленные вопли из спальни его совершенно не волновали, он знал, что через полчаса максимум она успокоится. Пассаж про евреев ему не понравился, но это происходило не в первый раз. Галина потом говорила, что это «всё её нервы, эмоциональная реакция, на которую не нужно обращать внимания. На самом деле, она, конечно, ничего такого не думает. Как можно воспринимать её слова всерьёз. Она совсем другое имела в виду». Валентин знал, что жена лукавит, что она как раз и «имела в виду» то, что говорила, но он знал и другое: жена — такая какая есть, переделать её невозможно, не стоит и стараться. А раз так — то не надо заострять внимания на её неприятном, но редко проявляющемся антисемитизме. Себе дороже. Что теперь делать? Развестись? На развод, как и на другие серьезные перемены в жизни, Валентин был неспособен. «Пойди убей!» Разве умная баба такое скажет? Да кто сказал, что его Галочка умная. Скорее наоборот. Дура — она дура и есть.

Галина даже и не знала, было ли у Наташи с Яковом какое-то свадебное торжество. Наверное, нет, свадьба с «горько», скорее всего, казалась им обоим пошлостью. Через какое-то время Наташа как ни в чём не бывало позвонила, стала хвастаться своими успехами в Шолом, у неё главная роль, Яшуля обещал сделать из неё большую актрису. Он ставит только на неё, она Яшина муза, она ему помогает. Яша такой молодец. Галина смирилась с неизбежностью присутствия в их жизни Якова и начала ходить на все спектакли Шолома. Молодой театр, стиль Мейерхольда, задорные, увлечённые своим делом ребята, Наташа лучше всех, такая трепетная, одухотворённая, поёт тихонько, читает свои стихи. Она на своём месте. Галине даже и в голову ни разу не пришло, что дочь играет только евреек среди евреев, увлечена еврейской идей, еврейским искусством, живёт с евреем. Какая разница. Сейчас Галина считала себя интернационалисткой. Еврейский народ так пострадал от репрессий. Яков Абрамович выходил кланяться: седой, значительный, с яркими горящими глазами. Главный режиссёр действительно талантливый человек. Это правда.

Наташа с Яшей как ни в чём не бывало приходили пить чай, и в один прекрасный день дочь объявила, что беременна. Чудесная новость. Галина хотела быть бабушкой, собиралась посвятить ребёнку всё своё время.

Родилась замечательная девочка, потом через несколько лет — мальчик. Всё бы хорошо, но зачем Наташа назвала так детей? Ханна-Мария и Берл-Авраам? Двойные, непривычные для Москвы имена. Некоторые Галинины друзья упрямо называли девочку Машенька. Их можно понять. А вот мальчика как называть? Берлик? Абраша? Ужас какой-то. Зачем такие нарочито еврейские имена? Гусей дразнить? Это всё он! Совсем Наташу к себе переманил. С «Яшулей» однако приходилось общаться. Он стал быстро стареть, умерла его мать, с которой они жили. В еврейском театре теперь был другой режиссёр, а Яша превратился в пенсионера и выглядел своим детям не папой, а дедушкой. Он приходил в гости, громко разговаривал, махал руками, жадно ел, и нарочно задирал Олю, а когда она теряла над собой контроль и начинала выкрикивать грубости, Яша неприятно улыбался, было видно, что любая перепалка доставляет ему удовольствие.