Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

Когда Давиду было 18 лет, Мирей позвонили из полиции: приходите, мол, забирайте вашего сына. У него нашли наркотики. В полиции ей объяснили, что это пока его первый привод, он наркотики хранил, но если будет замечен в распространении, его посадят. Она должна лучше следить за сыном. Мирей хотела было разораться, что она сама знает, как ей воспитывать сына, но полицейский участок, полный суровых белых плотных полицейских, для которых её сын был просто ещё одним «чёрным ублюдком, от которых одни неприятности», ни к каким хамским выпадам не располагал. Здесь хамить не следовало. Это ясно. Мирей расписалась на какой-то бумаге, и Давид уехал с ней домой. Скоро стало понятно, что справиться с ним она не может. Слишком поздно. Давид бросил школу, нигде учиться не собирался, валялся в своей комнате или сидел часами за компьютером, иногда он надолго пропадал и Мирей понятия не имела, где его искать. Он перестал за собой следить, не мылся, не расчёсывал волосы, от него пахло потом и марихуаной. Потом он снова попал в полицию. Мирей объяснили, что она сына скоро потеряет, потому что он колется, и если ему не помочь, он просто умрёт от передоза в каком-нибудь заброшенном доме, где его долго не найдут. Мирей бросилась за советом к ребе. Тот обещал помочь. В результате Давида удалось отправить в реабилитационный центр на Аляску. Он не хотел ехать, даже плакал, просил мать его простить, оставить дома, потому что он «больше не будет». Мирей спокойно объяснила, что им помогает ребе, которому через знакомых с колоссальным трудом удалось уговорить шерифа не отдавать его под суд, что его просто пожалели, что кроме того ей пришлось звонить бывшим сослуживцам отца в Форт-Райли, чтобы они помогли. В память об отце они тоже вмешались. Короче, ему надо выбирать: или тюрьма и полностью покалеченная жизнь, или центр на Аляске, который даст ему шанс. Давид сначала ругался и оскорблял мать, потом плакал у неё на коленях и всхлипывал.

На Аляске Давид пробыл три года. Работал на лесопилке, ходил на путины. Мирей звонила в Центр и ей сказали, что с Давидом всё в порядке, что он сам теперь инструктор. В Манхеттен сын вернулся не один. С ним была толстенькая белокурая простушка на пятом месяце беременности. Здорово: сын выбрал белую девушку, пусть и толстушку. Странная пара, особенно для расистского Канзаса. Девицу, получалось, устроил даже чёрный парень, иначе не было бы никакого. Хотя, что это такое ей в голову пришло? Да, так бывает, но разве это имеет отношение к её Давиду? Да, он чёрный, но красивый чёрный. Мирей даже сама не заметила, что по её логике красивыми можно было считать только белых, а чёрные — некрасивые. А её Рон был красивым? Ей нравился, но, наверное, не красотой, а чем-то другим. Есть ли это другое в Давиде? В этом Мирей не была уверена. Сколько она не просила сына возобновить учёбу, он так никуда учиться не пошёл. Стал работать на совсем уж плохой работе: садовником-озеленителем на кампусе университета. Мирей чувствовала, что для него эта работа временна, а потом он найдёт себе что-то другое, но в этом же роде. Ребята снимали крохотную студию и было непонятно, как это они собираются там жить с ребёнком. Родилась девочка, которую назвали странным именем Сандрин. Это Мирей настояла: назвать ребёнка в честь своей матери. Пусть хоть так запомнится. Давид не возражал, ему, видимо, было всё равно, а жене имя Сандрин казалось экзотичным, французским.

Времени с внучкой Мирей проводила совсем немного. Её не приглашали, не просили помогать. Да и ей самой возиться с малышкой казалось мало интересным. Она давала невестке ценные указания, которые та игнорировала. Мирей жаловалась сыну, что к ней не прислушиваются, что у них дома грязно, что ребёнку надо готовить, а не покупать готовую детскую еду. Сын отмалчивался и Мирей было совершенно понятно, что ничего своей жирдяйке он говорить не будет. После родов пухленькая сверх меры блондинка превратилась в бесформенную бабу в обтягивающих толстые ляжки джинсах и растянутой на груди и животе майке. Неужели Давид получше не мог найти? Мирей было обидно. Ребята ездили к родителям Рона в Джорджию, их там привечали, никаких замечаний не делали, не могли нарадоваться правнучке. Мирей к своему недоумению никаких особо теплых чувств к малышке не испытывала. Ей было достаточно приезжать с покупной едой, новой одеждой и игрушками раз в месяц, а потом месяц никого из них не видеть. По сути с возвращением сына и рождением внучки ничего в её жизни не изменилось. Просто иногда чувство горечи, что она не смогла как следует воспитать своего единственного сына, портило ей настроение. С виду всё было прекрасно: парень зарабатывает, у него семья, но разве такой правнук должен был бы быть у дедушки Розенталя, который был не последним человеком в Париже?

Однажды Мирей пришла в голову замечательная идея: она покажет сыну, что учиться никогда не поздно. Поскольку она давно жила одна, то приучилась сама с собой разговаривать… Вот она так ему небрежно скажет: да, я поступила в университет, получу степень. А почему бы и нет? Сомневаешься, что смогу? Зря. Я же в Сорбонне училась. Париж — это тебе не Манхеттен. А он ей… Ой, мама, какая ты молодец! Я верю, что ты сможешь… Или нет, он скажет: да ничего у тебя не выйдет. Видели там таких… А вот увидишь… Диалог звучал в её ушах, был настолько явственным, что Мирей произносила его вслух, и не отдавая себе в этом отчёта, меняла голос: сын — она, сын — она. Эти страстные споры с воображаемым сыном и решили дело: Мирей подала документы в аспирантуру по французской литературе. Её приняли. В этом не было ничего удивительного: желающих учиться по этой специальности было ничтожно мало, французский был её родным языком и действительно… почему бы и нет. Платить за обучение Мирей не собиралась, вместо денег она преподавала начальный курс языка в одном классе, и эта работа покрывала расходы на обучение, да ещё давала ей небольшую стипендию. Как же она это всё замечательно придумала!

На первом собрании-ориентации Мирей внимательно рассматривала своих будущих соучеников: две молоденькие дурочки-коровницы, едва связывающие по-французски два слова, местный карьерист, желающий преподавать язык в школе, он представился Джеймсом, но Мирей назло стала называть его Джимом. Ещё была немка, как все европейцы говорящая на разных языках и приехавшая в их университет по обмену, странная немолодая русская, как ни странно вполне сносно говорящая на французском, но растерянная, напуганная, не уверенная, как ей тут жить, нагловатый парень из Квебека, для которого французский был тоже родным. Все эти люди хотели получить степень магистра. Мирей сразу решила, что в своём классе она будет лучшей. А как же иначе? Она училась в Сорбонне, пусть недолго, она из Парижа, её французский — самый быстрый и правильный. Пусть они с ней потягаются. Она покажет класс, всем утрёт нос. Преподавать она умеет, недаром работала учительницей на Окинаве, всё у неё получится, будет и степень, и хорошая интересная работа, и уважение Давида. Почему-то для Мирей было очень важно стать в этом маленьком классе лучшей.