Бронислава Бродская - Биарриц-сюита [СИ]

Егор вспомнил свое «грехопадение». Ему было 17 лет, 18–ть исполнялось еще только в октябре. Он поступил в МАИ в начале августа, и сделав все, как мать велела, был в относительном фаворе. Во второй половине августа они всей семьей поехали в Сочи в дом отдыха ЦК, куда им дед достал путевки.

Егор выпросил мать разрешить ему пойти на танцы. Мать разрешила, как обычно определив «комендантский час» — 11 часов. Егор немного подергался в гуще танцующих, хотя и не любил подвижные танцы, не считал себя пластичным. Потом, как награду, уже в конце, завели какую-то музыку, медленную, по-английски. Он пригласил симпатичную, худенькую девушку, блондинку с волосами до плеч. Она была одета в светлое легкое платье, плоские босоножки. Она ему сразу понравилась, хотя Егор видел, что девушка гораздо старше, и надежд ее привлечь у него почти не было. Но, попробовать стоило. Они стали танцевать, все ближе и ближе, прижимаясь друг к другу. Егора опьянил запах ее духов и еще чего-то пряного, женского: пудры, помады, шампуня? Откуда он знал? Ее упругое загорелое тело прижималось к нему все более тесно. Не он ее прижимал, она сама.

Танцы закончились и девушка предложила ему идти купаться. Егор похолодел: у него не было с собой плавок, да и мать велела быть в номере к одиннадцати… Но голос девушки звал его с собой, он не мог отказаться. Тогда он ей честно сказал, что «он бы с удовольствием, но у него нет с собой плавок». Сказать девушке, что если он зайдет за плавками, то мать «не пустит», было вообще невозможно. «Да, зачем тебе плавки? Не нужно нам ничего» — сказала она и пошла по направлению к морю, уверенная, что он идет за ней. Он пошел, и уже знал, что произойдет, хотел этого, и боялся. Он много раз представлял себе, как это будет, и надеялся, что он «все забудет про материны запреты», но нет, не забывал. Егор шел и думал, что ему попадет, мать будет бесноваться, ударит его… Еще можно было сказать этой Кате, что «ему надо домой», что «может завтра…» Но он четко понимал, что никакого завтра не будет, что если он сейчас уйдет, он Катю, которая даже и не жила в их Доме отдыха, никогда больше не увидит. «Ладно, пусть орет… переживу!» — подумал он и уже полностью отдался всей романтике этой тёплой южной ночи, пахнущей эвкалиптом.

Шли они довольно долго. Катя привела его на какой-то дальний кусок пляжа, где он никогда не был. Это был дикий пляж, без тентов и грибков, зато, как сказала Катя, сюда никто не ходит. «Ты когда-нибудь купался в ночном море в августе?» — спросила она. Нет, он не купался. Он вообще был на море второй раз в жизни. В первый раз в пять лет, еще когда был жив отец. Ночью он тогда спал, а днем сидел с мамой и папой на полотенце, ел фрукты, и плескался в прибое. «Купался.» — зачем-то соврал он.

Катя начала раздеваться, а на Егора напал столбняк, он стоял и просто на нее смотрел. Кате и снимать-то было особо нечего. Через пару секунд она, совсем голая, быстро побежала в воду, вынырнув довольно далеко от берега. Ее фигура была еле различима в темноте, но Егору показалось, что она ему помахала рукой. Он очнулся и стал быстро раздеваться. Так быстро, как у Кати, у него не получилось: он долго расстегивал пуговицы на рубашке, путался в брюках, расшнуровал выходные светлые ботинки, балансируя, пытался снять носки, и потом уселся, чтобы не упасть. Тонкие трикотажные плавки уже снялись сами собой. Егор тоже побежал в темную воду, и быстрыми энергичными движениями приблизился к Кате. Плавал он хорошо. Катя прильнула к нему, он ощутил ее тело, все его изгибы. Они держались на воде, Катя тихонько смеялась, показывала ему, как надо быстро провести рукой в толще воды, чтобы увидеть множество маленьких ярких пузырьков. Егору нестерпимо захотелось ее, но Катя, явно чувствуя его готовность, не хотела выходить из воды. Когда Егор, не с силах больше сдерживаться, постарался в нее войти, Катя сказала: «Подожди, подожди, не надо так…». Они выскочили на берег, и мокрые повалились на мелкие камушки. Катя знала, что делать, он тоже каким-то образом знал. Кончил он очень быстро, даже не заметил как, ничего не успел ни понять, ни почувствовать. Он боялся, что Катя начнет спрашивать, первая ли она у него, но Катя не спросила.

Потом через какое-то короткое время был второй раз, более долгий и осмысленный. Они лежали на спине, их влажную кожу обдувал ветерок. Над головой горели крупные южные звезды. Одна звезда упала, и Катя сказала, что загадала желание, а потом спросила: «А ты, загадал?» Егор ответил, что загадал, хотя это было неправдой. Он не успел, да и не знал, что он хотел от жизни. Сейчас ему было хорошо, а будущее представлялось туманным и думать о чем было ни к чему.

Катя нависла над ним, но Егор больше не хотел, не мог. И тогда Катя улыбнулась, и сделала так, чтобы он снова был готов. Ничего себе! Можно, оказывается, было и так! Они трогали друг друга, целовались. Егор с изумлением узнавал женские ласки, ухищрения, допуская Катино лидерство, с удовольствием удовлетворяясь ролью ведомого. Он уже ничего не делал, все предоставив Кате, и так было даже приятнее, чем само действие. Время шло, стали гаснуть звезды. Когда они поднялись и оделись, пляж уже заливал серый утренний свет. Егор заметил, что его бедра, колени и локти были исцарапаны мелкими камешками. Стало даже немного больно, раньше-то он этой боли не замечал. Он проводил Катю до ее скромного Дома отдыха, и пошел домой, испытывая странное настроение: опустошение, грусть, моральную усталость, тревогу, гордость, довольство собой, ощущение правильно сделанного дела… почему-то он знал, что Катю больше не увидит, но это было даже и неважно. Он не выбирал ее, не был влюблен, хотя и понимал, что скорее всего ее запомнит. Впечатления о прошедшей ночи не вызывали в нем горячечного бреда. Он шел домой в этот предрассветный час и внутренне готовился к встрече с родителями. Он боялся матери. Она по-сути ничего не могла ему сделать, но он все равно боялся, до тошноты, до внутренней нервной дрожи.

Было около пяти утра. Егор тихонько вошел в номер, желая только одного — лечь на свой диван, надеясь, что родители не проснутся. Естественно, мать в ночной рубашке вышла в гостиную, где он спал, и сходу начала орать. Все это было предсказуемо.

— Где ты был, дрянь? Я тебя спрашиваю, где ты всю ночь шлялся? Да, я тебя на ключ запру! Ты у меня в столовую не выйдешь, гадина! Говори, урод, где шлялся! — кричала мать. Мразь, ты этакая!

Егор отстраненно, не смея присесть, смотрел на ее оплывшее тело, грудь, дрябло дрожащую под рубашкой, на растрепанные волосы, на гримасу ненависти, исказившую ее лицо. Изо рта матери брызгала слюна, но увернуться было нельзя. Мать распаляясь, придвигалась к Егору все ближе и наконец ударила его наотмашь по щеке. Он инстинктивно увернулся и удар пришелся по подбородку. Стало больно, глаза его наполнились злыми слезами. Мать принялась, было, колотить его руками по груди, но Егор перехватил ее руки.