Феликс Кандель - Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

Изумился:

– Не знаю, батюшка... На Англию – через воды.

– Подь сюда. Подь... Ближе. Еще ближе...

– Боюсь, батюшка.

– Да не трону уха, не трону... – Заспешил в горячке: – Шведский король под защиту просится... От злоумышленников своих... Шведский бежит в Россию, русский в Англию, аглицкий в земли гишпанские, гишпанцы в Индию, те к африканцам, африканцы – к самояди... Всяк от страхов своих... Нету, Воняло, нету царям покоя на земле!

Оттолкнул с раздражением:

– Да не в Англию я теперь, не в Англию... С Новгородом не посчитались... В ярости непомерной гнев наложу и опалу! Видал? Все тут записаны: кого в Волхов метать, кого кольями протыкать... Они еще жрут-жируют, баб на печи мнут: многая лета! – а многих и нету...

Смеялся, причмокивал, руками встряхивал, пузырился слюной сверх меры, потом сказал озабоченно:

– Колокол на Москве упал – к беде... Помру, что делать станете? Говори!

– Живи, батюшка. Живи и нас радуй.

– Не, я помру, помру... Вкушу смерти. Наворотите без меня крамолы с самоуправством, а я вдруг воскресну, гонение великое воскурю... Ох, воскурю!

Поглядел с сумасшедшинкой:

– Не веришь, небось?

– Верю, батюшка.

– А веришь – слушай дальше.

Заговорил напевно и с грустью:

– Есть остров на море, остров Нескончаемого Веселия – отовсюду далек. Через бурные воды, пороги с пучинами в вечную его благодать, где жители многосмышлены, разумительны, в слове и деле неколебимы – не наша пьянь-вонь. Всяк день на острове тепл и тих, к работе располагает, всяк вечер – смех, плясание, детское лопотание. Нужен дождь – их дождем сбрызнет. Нужен ветерок – их обдует. Едят, пьют, веселятся, счастье с радостью глотают, а кончились припасы – разулся, встал босым на землю, пустил корни, опушился листьями, обвис плодами – сливы-финики, яблоко с орехом: живи-радуйся... Всем счастье на острове и никому горе.

– А там болеют? – спросил Воняло, заслушавшись.

– Болеют. Животами маются от смеха.

– Там помирают?

– Помирают, Воняло. Единственно – от пресыщения радостью.

– А туда пускают?

Ощерился злобно:

– Пускают... Шиш тебе! Всякого пускать – остров поганить. Приеду – заборов понаставлю и охрану заведу. Наползут тараканами, мигом загадят...

Похихикал сладостно, руки потер:

– Пузырь при тебе?

– При мне, батюшка.

– Попердеть можешь? Молодость вспомнить.

– Да он, батюшка, пересох. Скрип один, и только.

– Понял теперь? Время, брат, не воротишь... Иди давай. Навонял – не вздохнуть.

И полог отдернул.

16

Темнело по округе.

Тени вечерние удлинялись.

Звезды показывались поверху и луны огрызочек.

– А этот где? – спросил царь с интересом. – Главный мой охранитель?

Столбенел на кобыле великан Кирюшка, ногами до земли доставал.

– Какой еще – этот? – сказал с важностью. – Нету никакого этого.

И лошадь промял.

Рядом стояла пешая Авдотька, секиру держала наизготовку.

– Мы его, батюшка, руками порвали и в колодец кинули. Схоронили концы, чтоб крамола не завелась.

– Ну да?

– А чего мешкать? Пожил свое и будет.

– Авдотька, – сказал с одобрением, – ты меня удивляешь. Ты меня утешаешь и потешаешь, Авдотька.

– То ли еще будет, батюшка. Чего дальше прикажешь?

– Едем, – велел. – В ночи сбережемся.

Это ей не понравилось.

– Не, батюшка, – и секирой пристукнула. – Не дело – уезжать без острастки. Чтоб навек забоялись.

– Думаешь?

– Думаю, – сказал Кирюшка. – Этого – Вонялу. Этих – баловников. Порвать и в колодец.

– Я не согласная, – возразила Авдотька. – Отдай мне Вонялу, батюшка. В шуты-развлекатели.

– Лучше убить, – сказал Воняло.

– Лучше в шуты, – сказал царь и животом забурчал.

– Ах! – завопили баловники. – Это мы мигом, царь-государь! Это мы враз!

Подскочили, стали обмахивать платками, дуть на него и возле.

– Чего это они? – спросил с подозрением, а Авдотька секиру выставила.

– Как чего? – кричали наперебой. – Сам, небось, приказал! Бурчанием чрева своего! Охладить на жаре...

Поглядел на них страшно, кулаки сжал, опять забурчал.

– О! – сказали. – Все слышали? Подтвердил, батюшка!

И дальше – дуть-махать.

Молодые, ловкие, увертливые, – царь осмотрел с интересом, пальчиком поманил: без раздумий вскочили на запятки.

Ко двору в дураки.

– Кого же тогда сказнить? – сказал царь и мужиков оглядел.

У плетня, на привычном месте, сидел на пеньке малоумный старик Бывалыч, звезды осматривал.

Царь – не царь, а у него забота: знак не упустить.

– Этот – чего?

– Этого, – сказала Авдотька, – можно. Этому пора. Засиделся в жизни.

Кирюшка кобылу тронул.

– Не надо, – попросил Воняло. – Не трогайте. Он знаки караулит с неба.

– Знаки?

– Знаки. Когда начнется.

Царь дрогнул, поглядел с опаской:

– Чего начнется?

– Этого он не знает.

Волдыри почесал в раздумье. Губу покривил в ухмылке. Глазом заиграл. Оживился, как водой спрыснутый.

– Снизу-то, – сказал со значением, – знаков не увидать... Ему – наверху быть, поближе к небу. Да посветите, чтобы не упустил, разглядел в точности...

– Сделаем, батюшка, – отчеканила Авдотька. – Как повелел. Повыше и посветлее.

17

Горела Талица на бугре.

Избы полыхали в ряд, чистым, смолистым пламенем, свет расплескивая в ночи.

Баньки догорали первыми, сараи с амбарами, курятники и конюшни, а избы держались долго.

Избы-свечечки...

Уходил обоз по просеке.

Укатывала колымага – счастливые баловники на запятках: охотник добежит до источника.

Кирюха – главный теперь охранитель – ехал неспешно возле, гусаком погогатывал: гуляй, детина, твоя година!

В барском возке катила Авдотька с секирой, а на облучке притулился шут, Горох Капустин сын Редькин, пузырем попискивал, хозяйку ублажая.

Трясся в колымаге неистовый людодер – коленками на дне, поклоны клал без счета головой о ларец – кровавые натеки на лбу, шептал-умолял в исступлении:

– Не так это, Господи!.. Всё было не так! Не слушай их, Господи, пред Тобой стоящих, не взвешивай на весах Твоих! Кто они такие, чтобы неистово хулить меня?.. Я приду, Господи, скоро уже... Я не задержусь, разъясню без утайки: про каждого и про всех... Не внимай им, Господи, не внимай!! Этаких собак повсюду казнят, сам знаешь!..

Облака летели над землей, подсвеченные пламенем.

Край неба розовел, будто и там догорала Талица.

На высокой сосне, на толстом суку – ближе к звездам – висел малоумный старик Бывалыч, головой навзничь, как знаки на небе выглядывал.

На радость знаки и знаки на горе.

Но было пока – не разглядеть...

1