Яков Липкович - Три повести о любви

«Валька — на Песочной. Говорят, обречен. Понимаешь, никто, ни одна сволочь его не навещает. Надо бы сходить, проведать».

Встретились на Финляндском вокзале, поехали.

Бывший однокурсник (тот самый комсорг, что накачался вместе с ними тогда у Вальки) заранее все разузнал: и когда приемные дни, и время, и что можно принести из съестного.

Валькина палата находилась где-то в конце коридора. Когда они вошли, их встретили незнакомые лица — бледные, худые, обреченные.

«Дутов здесь?» — спросил Ипатов у мужчины, равнодушно скользнувшего по нему отрешенным взглядом.

Тот молча кивнул на кровать у окна.

Там, накрывшись с головой одеялом, лежал человек.

Они бесшумно, почти на цыпочках, подошли к нему.

«Валя!» — тихо сказал Ипатов.

Одеяло слегка приоткрылось, и на них глянули Валькины глаза, но не те добрые и открытые, к которым они привыкли, а какие-то далекие и затравленные. Похоже, он не узнавал своих бывших однокашников. Потом в его зрачках что-то дрогнуло и чуть-чуть ожило. Придерживая одеяло рукой у рта, Валька повернулся к ним лицом и показал глазами на соседнюю кровать, хозяин которой только что вышел из палаты. Они сели на самый край.

«Год какой-то дурацкий, — бодрым тоном начал Ипатов. — То один болеет, то другой. Я сам провалялся месяц с сердечным спазмом». Сказал и пришел в замешательство: на него в упор, не мигая, смотрели все понимающие Валькины глаза.

«Тут мы тебе принесли», — потянулся он за сумкой с передачей.

Валька пробормотал под одеялом что-то невнятное.

«Не надо, говорит, — пояснил один из больных — паренек с забинтованной головой. — У него опухоль языка. Страсть какая большая. Даже изо рта вылезает. Вот и стесняется показывать. Послезавтра — операция…»

Все эти подробности о себе Валька выслушал с видом затравленного зверя. Посещение бывших друзей, судя по всему, не принесло ему ни малейшего утешения…

Они облегченно вздохнули, когда санитарка напомнила им, что их время вышло. Сказав на прощание какие-то пустые и неискренние слова, они заторопились к выходу. Уходили придавленные чужой непоправимой бедой, зная, что уже больше никогда не увидят этого человека.

Валька умер через три недели после операции. Тело его сожгли в городском крематории, а урну с прахом тайком, за немалую мзду, зарыли рядом с великолепным отцовским памятником. Почти под той же плитой. Так просто и естественно состоялось возвращение блудного сына…

Ипатов ухватился за перила, попробовал встать. Боль, которая было совсем отпустила, быстро возвращалась, подстегиваемая, видимо, непрошеными мыслями о Дутове. Вот и отвлекся. Да и кто может взять на себя смелость отделить главное от неглавного в своей жизни? Что сегодня кажется неважным, несущественным, завтра, возможно, станет самым главным и решающим. И — наоборот!

Он провожал ее домой на такси. Теперь он мог позволить себе такую роскошь. Они сели на заднее сиденье, и им навстречу устремились тусклые огни вечерней Садовой. Водитель торопился в парк и гнал машину прямо по трамвайным путям. Ипатова и Светлану то высоко подбрасывало, то швыряло друг к другу. Это было и весело, и приятно. Один раз она долго не могла выбраться из его невольных объятий. А затем у Майорова он нечаянно сбил с нее шапочку. Светлана давилась от смеха. Только они вошли во вкус, как машина свернула на Подьяческую и остановилась у дома с выступающим подъездом. Ипатов сунул шоферу, не глядя, горсть рублевок.

Возможно, они и вовсе не стояли на мостовой. Вышли из машины и сразу двинулись в подъезд. Но скорее всего, было еще короткое — оно помнится смутно, как во сне, — замешательство. Ведь простись она с ним на улице, он бы покорно поплелся домой. Надо думать, она просто взбежала по ступенькам в подъезд, и Ипатов молча последовал за ней.

А дальше он помнил все, вплоть до синей лампочки, по-блокадному освещающей крохотное пространство вокруг себя. И еще — как у них прямо из-под ног выскочила и скрылась где-то под лестницей кошка.

«Не люблю кошек», — брезгливо бросила Светлана.

«От них все зло, — шутливо заметил Ипатов. — От них и мужчин!»

«Вот как?» — глуховато сказала она.

Где-то высоко хлопнула дверь.

«Ну, я пошла», — проговорила Светлана и поднялась на одну ступеньку.

«Если я ее сегодня не поцелую, — лихорадочно думал Ипатов, — то буду шляпой, форменной шляпой».

Он положил руку на перила.

Светлана отступила на следующую ступеньку, но чего-то ждала, не уходила.

«Может быть, она тоже хочет этого, — Ипатова трясло мелкой дрожью, — а я веду себя как последний сопляк?»

«Ну, я пошла!» — повторила она и поднялась сразу на несколько ступенек.

«Смелей, смелей! — подстегивал он себя. — А вдруг оскорбится? Так ли это невозможно с ее-то гордыней? Тогда все, что с такими усилиями достигнуто, пойдет прахом!»

И тут он вспомнил, как просто и непринужденно они в первый раз поцеловались с Верой. Она была санитаркой в соседней роте автоматчиков. Однажды обстрел загнал их в один окоп. Мины ложились совсем рядом, порою в трех-пяти метрах. Осколки пролетали над самой головой. Ипатов и Вера сперва стояли, потом сели на землю. «Лейтенант, найдется покурить?» — вдруг спросила она. «Сейчас поглядим», — ответил он. Но кисет оказался пустым, и они с трудом наскребли по карманам на одну самокрутку. Вот и дымили ее поочередно. «А что теперь будем делать, лейтенант?» — загасив чинарик, спросила она. «Ждать, пока отстреляется», — рассудительно ответил он. «А может, поцелуемся?» — предложила она. «Давай!» — согласился он. И они поцеловались. И даже накрылись его плащ-палаткой, чтобы мины не отвлекали. Вот тогда-то Вера и призналась, что он давно ей нравится. За то время, пока они крутили свою недолгую — для него первую, а для нее последнюю — любовь, он не помнил в их отношениях каких-нибудь осложнений. Несмотря на разницу в культурных уровнях, они понимали друг друга с полуслова…

«…Кто-то обещал мне конспекты…»

«Что?» — вздрогнул Ипатов.

«Кто-то обещал дать переписать конспекты!» — вкрадчиво повторила Светлана.

«Понимаешь, какая штука, — Ипатов стал медленно подниматься по лестнице, — первые тетрадки у Вальки, он уже месяц назад как взял переписать и еще, кажется, не начинал… Я у него заберу… С конца какой смысл переписывать?»

Теперь их снова разделяли всего две ступеньки. «Сейчас или никогда», — у него перехватило дыхание. Он сделал еще шаг, но тут его сапог соскользнул с отполированного обувью многих поколений жильцов каменного ребра и звучно, как кастаньетой, щелкнул о ступеньку ниже.

Светлана прыснула и — в который раз! — сказала:

«Я пошла!» — и, не очень торопясь, двинулась вверх по лестнице. Еще можно было догнать ее, мужской решительностью сгладить впечатление от его неловкости. Но ноги Ипатова точно приросли к ступенькам. Момент был упущен. Она раза два обернулась и помахала рукой.