Яков Липкович - Три повести о любви

И вдруг через весь зал, над десятками встрепенувшихся голов, сурово и иронично пронеслось:

«Товарищ, сидящий в последнем ряду!»

Сердце у Ипатова неприятно екнуло: «Мне!» Но он еще надеялся, что замечание предназначено не ему. Даже посмотрел на соседей справа и слева.

«Я обращаюсь к вам, товарищ!»

Они встретились взглядами. Ипатов залился румянцем.

«Да, да, к вам, — профессор издалека сверлил его своими черными красивыми глазами. — Я давно наблюдаю за вами и пытаюсь в меру своих ограниченных возможностей понять, что вас не устраивает в моей лекции?»

Теперь на Ипатова глядели сотни насмешливых глаз. Кое-кто откровенно предвкушал забаву.

«Вывод, который я сделал, состоит в том, — продолжал профессор, — что вас больше всего интересует дверь. Так в чем же дело?» — и он изящным жестом под общий смех показал на выход.

Ипатов сидел весь багровый. «А что, если, — мелькнула отчаянная мысль, — воспользоваться этим недвусмысленным намеком и выйти?» Нет, это уже будет воспринято как явная демонстрация, как вызов!

«Ну что ж, продолжим, — помолчав, сказал профессор. — Генеалогическая квалификация языков и понятие языкового родства не так просты, как это кажется с первого взгляда…»

Все оставшееся до перерыва время Ипатов не сводил глаз с профессора. В армии это называлось «есть глазами начальство», всем своим видом показывая, какой ты хороший и послушный. И в самом деле, глядя на Ипатова, можно было подумать, что теперь для него нет ничего более важного, чем спряжение глаголов в готском и финно-угорском языках. Но даже в этом положении он ухитрялся вслушиваться в уже совсем поредевшие голоса за дверью: один как будто Светланы, другой тоже вроде ее, но еще тише. Потом и они исчезли. Однако и после этого мысли Ипатова были так далеко, что, если бы лектор вдруг попросил его повторить, о чем идет речь, он, наверное, стоял бы и мямлил, как последний тупица. Надо думать, весь курс покатывался бы со смеху. К счастью, на этот раз профессор упустил такую возможность…

Как только раздался звонок и профессор кивком головы отпустил студентов, Ипатов первым рванулся с места и выскочил из аудитории. За дверью уже никого не было. Опоздавшие стояли небольшими группками у окна и прогуливались по коридору. Взгляд, не задерживаясь, прошелся по ним: Светланы среди них не было. Ипатов быстрыми шагами дошел до одного конца коридора, а потом так же стремительно — до другого. Ничего не дала и пробежка по переходам третьего этажа. Затем, на всякий случай, он вернулся на второй этаж и снова осмотрел все его закутки. Звонок возвестил о конце перерыва. Ипатов на минутку заглянул в актовый зал, пробежал взглядом по рядам. Будь Светлана здесь, он бы ее увидел сразу. Неужели он тогда ошибся: просто похожий голос? Судя по всему, или ее вообще сегодня не будет, или она придет только на очередную пару: отсыпается после вчерашнего. Следующее занятие — у кого что. Надо посмотреть в расписание, что у «датчан». Не испытывая ни малейшего желания высиживать еще час на лекции по языкознанию, Ипатов юркнул из аудитории и устремился на первый этаж. И надо же такое: на лестнице он нос к носу столкнулся с профессором. Тот проводил его удивленным, можно сказать, даже любопытным взглядом. Внизу слонялось несколько студентов. То ли их вызвали в деканат, то ли еще что. Торопясь, чтобы, не дай бог, кто-нибудь не заметил, не догадался, что он ищет, Ипатов нашел в расписании датскую группу. Но от сильного возбуждения, охватившего его, он вдруг позабыл, какой сегодня день, и с добрую минуту собирался с мыслями. С трудом вспомнил. Оказывается, у «датчан», как и у остальных «западников», сегодня физкультура. Причем в другом здании. Так что встреча, если, разумеется, Светлана все-таки придет, откладывается до второй общей лекции по античной литературе. Значит, в его распоряжении еще целых три часа…

Наверное, ученые с большой точностью могут сказать, какая вероятность встретить случайно в таком огромном и разбросанном городе, как Ленинград, знакомого человека. Оставим в покое тех, кто волей судеб вращается на общих орбитах: сослуживцев, театралов, постоянных посетителей художественных выставок и кинофестивалей, людей, живущих на одной улице или в одном доме. Возможно, даже будут названы цифры: одна тысячная, одна десятитысячная, одна миллионная. Что бы ни сказали, возражения бессмысленны: с наукой не поспоришь. И все же Ипатов был убежден, что существует еще какая-то другая, необъяснимая закономерность, почему с одними встречаешься часто, с другими редко, а с третьими вообще не встречаешься. При этом вопреки логике, смыслу, желанию. Зачем, скажем, Ипатову видеться с бывшим своим соперником, а ныне капитаном первого ранга в отставке Толей Замараевым, к которому ничего, кроме давней устойчивой неприязни, не испытывает? И живут-то они в разных концах города, и работают совсем в разных районах, и ездят на разном транспорте. А вот попадаются друг другу на глаза по нескольку раз в год. Причем иногда там, где, казалось бы, встреча может только присниться. Например, в глухом лесу, в ста километрах от Ленинграда, куда он со своей Машкой однажды отправился по грибы. Или же в ночном такси, водитель которого подобрал его с женой, уже целый час голосовавших на пустынном Московском проспекте. В машине уже сидели три пассажира, и среди них Толя. И это не считая постоянных встреч на улице, в кафе, в магазинах, в общественных уборных. Какой в том смысл, если они даже не здороваются?

В то же время с Жанной, той самой рыженькой девушкой, которая пыталась отбить его у Светланы, а затем посвятила ему любовное послание в стихах, он за тридцать пять лет встретился всего один раз. Если не считать, конечно, первой встречи на дне рождения и второй — буквально через неделю — на автобусной остановке у Университета. Тогда он сразу понял, что она поджидала его: пропускала один за другим полупустые автобусы и украдкой поглядывала в сторону филфака. Заметив ее, он тут же повернул назад. Будь он пониже ростом, может быть, ему и удалось бы уйти незамеченным. А так, похоже, она все видела и поняла: когда он снова выглянул на улицу, ее на остановке уже не было.

Встретился он с ней только через тридцать лет. Произошло это в районной поликлинике, где Ипатов томился в ожидании своей очереди к участковому врачу. Одна из немолодых женщин, сидевших напротив, как-то странно на него поглядывала. У нее было одутловатое, нездоровое лицо с робкими следами косметики. Ее белокурые, тщательно уложенные волосы с тусклым неживым отливом, сами по себе были хороши, но от этого еще больше казались чужими и неуместными. До него не сразу дошло, что это обыкновенный парик. Лицо женщины было совершенно незнакомо, и все же в нем что-то легонько, едва ощутимо поскребывало память. Он понял: если и видел эту женщину, то очень давно. Он пересел к ней и спросил: «По-моему, мы где-то с вами встречались?» — «Конечно, — ответила она. — Я даже знаю, как вас зовут. Костя Ипатов?» — «Постойте, постойте…» — он еще не только не узнавал ее, но и не догадывался, из каких ярусов жизни явило их друг другу неумолимое время. Он до предела напрягал память, но состарившееся лицо с тихой грустью и ожиданием хранило свою тайну. Пора уже было признаться, что он «пас». Однако женщина сама опередила его. «Забыли?» — мягко упрекнула она. «Склероз… чертов склероз!» — стал оправдываться он. «Ладно, не ломайте голову, — пожалела она его. — Надеюсь, Светлану Попову помните хорошо?» — «Светлану?.. Жанна?» — наконец узнал он. И тут же вспомнил, как они сидели на низенькой скамеечке к целовались, как он ей тогда нравился и как она потом искала с ним встреч. Вспомнилось и ее любовное послание, как-то он даже похвастался перед домашними — вот, мол, какие стихи ему посвящали когда-то женщины. За это вся семейка подняла его на смех и долго обзывала Анной Керн.