Яков Липкович - Три повести о любви

Участковый врач пришла в начале одиннадцатого. Это была полная, страдающая одышкой, немолодая женщина. Она долго и сердито жаловалась на то, что в доме не работает лифт и что до седьмого этажа, где жили Ипатовы, ей пришлось добираться пешком. Мама чувствовала себя виноватой и смущенно поддакивала. Чтобы не вносить в разговор излишнюю нервозность, Ипатов терпеливо выслушал сетования врачихи, хотя с самого начала был как на иголках: во-первых, он видел, что маме по сравнению со вчерашним стало хуже, а во-вторых, ему надо было бежать на работу, он уже и так опоздал. Сегодня вечером директор института уезжал в Москву, и к этому времени редакционно-издательская группа, которой руководил Ипатов, должна была закончить три фотоальбома, посвященные недавнему пребыванию в их НИИ высшего московского начальства. Директор собирался взять альбомы с собой, чтобы в качестве сувенира преподнести министру и двум его заместителям. Работы было еще невпроворот, и о ее невыполнении в срок не могло быть и речи…

«Ну что ж, — сказала врач, осмотрев маму, — у нее преходящее нарушение мозгового кровообращения. Надо лежать, лежать, лежать!» Затем она выписала рецепт и пообещала сегодня же прислать участкового невропатолога. Через минуту она исчезла, оставив после себя запах карболки.

Настроение у мамы, судя по ее шуточкам, было неплохое. «Преходящее, — радостно отметила она после ухода врача, — это значит временное, непродолжительное… И я подумала, что если бы у людей чаще заплетался язык, они бы меньше болтали глупостей…»

Делать было нечего: оставив маму на Олежку, Ипатов поехал в институт. Правда, напоследок он строго-настрого наказал сыну: быть неотлучно при бабушке, подавать ей все, что попросит, в постель, ни под каким видом не разрешать вставать. Мама тоже обещала слушаться. Время от времени он позванивал домой, и мама сама брала трубку телефона, стоявшего рядом на стуле, и бодреньким голосом информировала его о своем состоянии. Послушать ее, у нее все было в порядке… вот только чуть язык спотыкается или чуть ногу отлежала. Олег, которому Ипатов каждый раз просил передать трубку, на все вопросы о бабушкином самочувствии отвечал одним дурацким словом: «Нормально!» Конечно, было бы несправедливо требовать от него большего, и все же в свои десять лет он мог бы быть более самостоятельным — попытался бы сам разобраться, стало ли бабушке лучше или хуже. Тревога ни на минуту не покидала Ипатова. Особенно она усилилась после того, как Олежка сообщил, что бабушка попросила чаю со сгущенным молоком, но отпила совсем немножко: ей трудно глотать. Не было почему-то до сих пор и обещанного участковым врачом невропатолога. Впрочем, сидеть у телефона у Ипатова не было времени, мог звонить лишь урывками: он и его помощники решительно зашивались с альбомами. Мало того что они и так не успевали в срок, их еще заставили переделывать. Сперва директору показалось недостаточным золотое тиснение на переплете. Ипатов спорить не стал: прибавили золота. Потом, когда альбомы были уже почти готовы, директор вдруг потребовал заменить фотокарточки, где он стоял через несколько человек от министра, на те, где он стоял рядом. Пришлось во всех трех экземплярах отдирать с мясом одни снимки и приклеивать другие. А под конец кому-то из замов пришла в голову мысль, что неплохо бы отделить листы друг от друга тончайшей папиросной бумагой. Поворчали между собой, но отделили…

Было часов восемь, когда Ипатов выбрал минутку и снова позвонил домой. На этот раз трубку взял Олежка. Он шепотом сообщил, что бабушка спит, а доктора все еще нет. «Скоро приду!» — пообещал Ипатов. И в самом деле, работа подходила к концу, оставалась какая-то ерунда, которую Ипатов собирался поручить своим помощникам. Их же он хотел попросить доставить альбомы, если будет на то указание, на вокзал к отходу «Красной стрелы».

Но тут позвонили от директора и попросили Ипатова зайти. Чертыхаясь, он пошел в главный корпус, где находились кабинеты начальства. Перед директором лежал альбом, предназначенный лично министру. «На этом снимке, — сказал директор, — министр не похож на самого себя. Найдите другой!» Ипатов вернулся в отдел, взял всю пачку фотографий и понес директору. Тот долго перебирал снимки, затем пригласил к себе обоих замов, и они втроем с добрых полчаса обсуждали, какая из фотографий удачнее. Удачнее, естественно, оказалась та, на которой улыбающийся министр разговаривал с директором.

Перед тем как выйти из кабинета, Ипатов, сославшись на тяжелую болезнь матери, попросил директора отпустить его домой. Начальство поморщилось, но все-таки разрешило: «Только распорядитесь заменить фотокарточку, а альбомы доставить мне к поезду!»

Схватив такси, Ипатов через десять минут был дома. Мама еще спала, дышала она тяжело, с каждым выдохом надувая щеки. Сперва он подумал, что это оттого, что она неудобно лежит — уткнувшись лицом в подушку. Он попробовал ее разбудить, но она лишь отмахнулась. Отказалась мама и от ужина: «Спать хочу…»

Было начало десятого. Несмотря на то что к этому времени мама уже переменила положение и теперь спала на спине, дыхание ее было по-прежнему тяжелым. И этот чрезмерно затянувшийся, неурочный, нездоровый, некрепкий сон вселял в Ипатова страх и растерянность. Наконец он не выдержал и вызвал «скорую»… Приехала она не сразу, минут через сорок-пятьдесят, когда терпение Ипатова лопнуло и он снова напомнил о вызове. Молодой врач в модной кожаной куртке и в таких же модных фирменных джинсах — ни дать ни взять режиссер с киностудии, — скользнув быстрым и цепким взглядом по книжным полкам, прошел в спальню. Осмотр больной продолжался минуты две, не больше. «Глубокий стволовой инсульт, — определил врач. — Она умрет». — «Что, что?» — перед глазами Ипатова все поплыло. «Умрет», — уже громче повторил врач. Ипатов схватил его за рукав модной куртки: «Тише! Она может услышать!» — «Да нет, не услышит, — заверил врач. — Она без сознания». — «Доктор, неужели нет шансов?» — простонал Ипатов. «Один на сто», — ответил тот, поглядывая на книги. «Скажите, что надо делать?» — Ипатов все еще не выпускал его рукав. «Прежде всего необходима капельница. — И тут внимание врача привлек недавно вышедший двухтомник Зощенко. — Но это возможно только в условиях стационара». — «Тогда отправьте ее в больницу!» — потребовал Ипатов. «К сожалению, не могу, — ответил врач. — Она нетранспортабельна. — И добавил, как бы вразумляя: — Ее нельзя везти». И вдруг Ипатов вспомнил, что где-то совсем недавно, кажется в «вечерке», прочел коротенькое сообщение о том, что при «Скорой помощи» созданы специализированные бригады для оказания экстренной помощи людям с острым нарушением мозгового кровообращения. Он сказал об этом врачу. «А вы знаете, сколько их, этих бригад? И едут они, между нами, в основном, к молодым!» — как-то уж очень легко признался врач. «А с пожилыми что?!» — не веря своим ушам, воскликнул Ипатов. «Пока на всех не хватает», — ответил врач, подходя к книжным стеллажам: он заприметил сборник стихов Анны Ахматовой в издании «Библиотеки поэта». «Постойте, доктор, а что бы вы делали на моем месте, если бы это была ваша мама?» — с отчаянием в голосе спросил Ипатов. «Постарался бы устроить в больницу. Скажу вам честно: это единственный шанс…» — «Но вы же отказываетесь везти в больницу?!» — едва не заорал Ипатов. «Я же объяснил вам: она нетранспортабельна… Кстати, ее смотрел невропатолог?» — «Нет, он должен был прийти, но почему-то не пришел…» — «Если бы были заключение и направление невропатолога, то, может быть, ее и приняли в какую-нибудь больницу… Простите, я спешу, у меня еще уйма вызовов!»