Илья Крупник - Начало хороших времен

Игорь Виноградов

Странный мир Ильи Крупника обращает нас, как всякое остранение, к миру чистых человеческих чувств, выражающих ту тягу к чему-то неведомо прекрасному и высокому, которая посещает в жизни не каждого человека, но существует для человечества в целом как атмосфера: вроде и не ощущаем ее, но только в ней могут единственно существовать и человек, и человечность.

В этом смысле наиболее показательна повесть, открывающая сборник, — «Хромой бес в Обыденских переулках» (и Обыденские он расшифровывает: не от слова обыденность, а от слов об один день, единственный, сегодняшний).

Повесть отмечена элементами своеобразной литературной игры — нечто детективно-загадочное: наглухо заколоченные двери квартир старого дома, из которого отселены жильцы, неожиданно появляющиеся в этих комнатах люди, непонятные шумы, извержение горячей воды, милиция, разыскивающая спекулянтов, таинственный Закройщик и т. д. А пересекается все это воспоминаниями о юности Павла Захаровича, «хромого беса», в годы гражданской войны. И обе линии связываются в финале спором героев о том, как, по их мнению, надо жить…

Об этом же — без назидательности, без шаржирования, подчас в метафорической, сдвинутой форме — идет речь и в других повестях. И постоянно присутствует то, что можно назвать атмосферой человечности — наше томительное желание быть лучше, чище, нравственнее.

Иногда это можно ведь толковать и как наше желание взлететь, воспарить душой (недаром у человечества столько легенд и снов о полетах). А наряду с этим мы встречаем и улюлюканье толпы над людьми, у которых живет в душе это чувство полета, а порой и наш собственный испуг перед тем, что мы вдруг оторвемся от земли, от социальной предрешенности.

Вот история, рассказанная в «Угаре», где вроде бы воскрес отрок, умерший сто лет назад. И события, свершающиеся на этом фоне непонимания чистым отроком сегодняшних наших дел, нравов, отношений, — не могут не заставить задуматься о ценностях истинных и преходящих, о воспарении души. Отрок неожиданно явился и неожиданно исчез, но как осветило это явление отрока нашу жизнь, многие ее нелепицы, многое, что мы почитаем нормальным.

Серьезные социально-психологические модели возникают и в «Жизни Губана»: как губительно разъединение, размежевание людей по каким-либо признакам — будь то национальный, социальный, биологический или иной, искушающий легко делить человечество на «губанов» и «чистых» людей, и страх людей перед необычным (о ужас, обнаружены губаны!), и боязнь за неблагополучие в собственной анкете (сын губана!) — все сугубо земные чувства, но воспроизведенные в притчево-ирреальной ситуации.

Конечно, такая повесть, где губаны — некий условный «возмутитель спокойствия», будет не для каждого доступна, но вряд ли искусство существует только для того, чтобы кормить всех манной кашей разжеванных истин. Книга Ильи Крупника — для тех, кто способен отозваться на возвышенные порывы, кто извлекает из представленных ситуаций не «образец для подражания», а настроение, духовный импульс.

В повести «Цвет песка», вполне, казалось бы, реалистической — о жизни провинциального городка, появляется, как ни покажется это удивительным, ключ к «странным» повестям Ильи Крупника.

Когда-то давно, реставрируя собор, мастер Егрушев перепутал каменную резьбу, с тех пор рельефы стали «искаженные», цветы чудовищные, «каких на храме не бывает». И этот «перепутанный» собор вызывает у механического человека Тутанцева однозначную реакцию: дурак был тот мастер. А у героя иную: «Смотрю на «перепутанных» людей… Народный мастер Егрушев, жму твою руку, ты не был дураком». Перепутанные, странные люди, которых подчас представляет Илья Крупник, — это те же рельефы, ставшие более загадочными, но не утратившие своих составных элементов, не исказившие, а лишь по-иному сопрягшие целое. И художник Худяков из «Легенды о художниках» писал картины с удивительной структурой: «Традиционный как будто бы, такой обычный, реалистический язык и этот радостный, этот фантастический, этот дробный мир».

В разных местах в разных повестях возникают опорные мысли писателя: познание Закона Сохранения Искренних Чувств; «начать бы жизнь сначала, но повторишь самого себя»; «Они возникают отовсюду: живые чувства тех, кто когда-то здесь существовал. И все — до сих пор живы, пока жив я» (это из фантастичной «Жизни Губана», но как перекликается с тем, что без Павла Захаровича словно бы тоже нет Москвы, ее улиц и переулков). А в «Цвете песка» герой отказывается избавляться от «ненужных мыслей», чтобы «жить, как все живут. Разумно»: как же жить без ненужных мыслей!

При всей метафорической ирреальности отдельных ситуаций, сцен, эпизодов происходящее в повестях описано пластично, объемно, лаконично. Мы не находим в них приблизительных, неточных деталей, вся вещная фактура воссоздана в лучших традициях русской реалистической прозы.

Анатолий Бочаров