Булат Ханов - Дистимия [СИ]

– Каждый сезон горожанам от восемнадцати до шестидесяти пяти лет выдается список тренингов, – сказал Тарас. – Из них нужно выбрать три. Они бесплатные.

– Серьезно?

– Абсолютно. В сентябре, например, я записался на пространственное воображение, на эмоциональную стабильность и на мотивацию достижения. И чисто для себя еще на ваш тренинг сгонял.

Я усмехнулся:

– Если же забить на тренинги?

– Будут последствия. Это клеймо. Почти как судимость или отсутствие военника. Все в базу заносится. Рабочих штрафуют, в трудовой книжке пометки ставят. Пенсионеров лишают льгот. За посещением тренингов наблюдает специальный координационный совет, который напрямую подчиняется мэру Каменскому. Этот же совет определяет тесты.

– Координационный совет? Тесты?

– Ежеквартальные. Тесты назначают по результатам тренингов. Мне, например, в прошлый раз дали тест на тревожность, на внимание и на гипертимность. Знаете, что такое гипертимность?

– Чрезмерная активность, необоснованно приподнятое настроение, – ответил я.

– Ну вот. Если заваливаешь несколько тестов подряд, тебя на месяц отправляют сюда, в реабилитационный центр.

– Прямо сразу?

– Не совсем. Сначала превентивные меры. Выписывают билет на массаж и в кино. На комедию или мультфильм. Если ментальная картина не меняется, уже реабилитация.

– Да у вас тут полигон для испытаний, – прокомментировал я.

– А многим нравится. Здесь круче даже, чем в санатории, честно говоря. Пожалуй, лучший из проектов Цветмета Борисовича.

Я решил, что надо быть одновременно безумным мечтателем и тонким интриганом, чтобы запустить такую машину. Подергать за тысячи ниточек и нигде не запутаться.

Также я поинтересовался, правдивы ли жуткие истории, которыми делился пожарный инспектор.

– Наш сосед – большой мастер на выдумки, – сказал Тарас. – Насколько я понял, Игорь без ума от кино, вот и пересказывает известные сюжеты под местным соусом. «Залечь на дно в Брюгге» по крайней мере я опознал.

– А история с кладбищем поездов и машинистом с оторванной рукой?

– Это как раз таки правда. Вы ведь в курсе, что существует заполярная железная дорога?

Я припомнил, как ею хвастался Рыжов.

– Что-то слышал. Которая автономная?

– Точно, она не сообщается с материком. Так вот, посреди ржавых и заброшенных вагонов, в одном из списанных товарняков устроился знаменитый отшельник. Не уверен только, что безрукий.

– Чем он так знаменит?

– Он мудрец, истинный гуру. К нему идут за советом.

Я искренне рассмеялся. Впервые за месяц, наверное.

– Ничего смешного, – сказал Тарас. – Он действительно там живет.

– Окопался в вечной мерзлоте и достиг просветления?

Луна На Проволоке покачал головой:

– Вы отрицаете то, на что сами не способны.

– Разумеется, я не способен выжить в заброшенном вагоне посреди ледяной пустыни. Даже если мне подношения из телогреек станут делать.

– Вы узко смотрите на мир. Потому что слишком рациональны. А значит закрепощены.

– Еще мне говорят, что я людей не люблю. А ты видел этого мудреца?

– Я и слонов белых не видел, хотя они есть.

20

Надежда выбраться отсюда меня не покидала.

Я не верил, что инициатива закрыть меня в экспериментальном центре исходила от Августа Анатольевича. По непредсказуемости и странному юмору шеф давал фору многим, но ссылка на Север и подковерные игры – это не его почерк.

По-прежнему оставалось загадкой, чем руководствовался Рыжов. Каким бы невразумительным специалистом он ни был, дело не в моей мнимой дистимии. Думаю, в Нертенггове и без меня полно кандидатов на роль страждущих. С их-то климатом, загрязненностью и полярными ночами. Тут причина иная. Не исключено, что Рыжов держит меня в неопределенности, чтобы сломить волю и затем связать контрактом с их координационным советом по тренингам и тестам. Либо психолог, как и Кагэдэ, ненавидит москвичей. В любом случае не для моего блага меня сюда заперли.

Планировка нашего отделения сбивала с толку. Каждая дверь – из комнат для пациентов и персонала, из душевых и санузлов, из столовой и зеркального зала – вела в общий коридор. Окна отсутствовали. Чтобы прикинуть, где мы находимся, я нарисовал схему.

1 – зеркальный зал

2 – столовая

3–8 – душевые и санузлы

9–16 – комнаты для пациентов

17 – кабинет куратора

18–19 – комнаты для персонала

20–22 – комнаты для лекций

23 – ?

24 – ?

Конечно, в реальности расстояние между дверями было шире, чем на картинке, и заполнялось оно цитатами великих умов о счастье, добре, любви и смысле жизни. Также в коридоре размещались камеры и сновали дежурные. И по ночам тоже.

Что скрывалось за двумя запертыми дверями, отмеченными вопросительным знаком, я не знал. По вечерам, перед отбоем, я прогуливался мимо них и напрасно прислушивался к тишине за ними. Трижды на свой страх и риск я дергал за ручки и стучал – безрезультатно. Я понимал, что рискую привлечь интерес персонала. Дежурные сквозь пальцы смотрели на реабилитационные романы наподобие того, что закрутил Иван Федорович с Людой, однако я позволял себе нечто большее, чем амурные связи.

Я хранил самодельную схему в пособии по дианетике и не рисковал обсуждать с кем-либо тайну двух дверей и свое положение. Тарас смахивал на подсадную утку, приставленную ко мне, а с остальными соседями у меня сложились отношения приятельские, но поверхностные. Лишь раз я вскользь, словно невзначай, обмолвился, что опасаюсь пожара, так как без запасного выхода в отделении каждому страждущему грозит смерть. Закинутую на крючке тему подхватили, однако не так, как я ожидал. Иван Федорович вспомнил, как сгорел мебельный склад, а пожарный инспектор Игорь приступил к очередной кровавой истории сомнительной достоверности.

Автономный коридор без окон и лестниц мог располагаться в какой угодно части реабилитационного центра: в подвале, в охраняемой сердцевине, под крышей. Сам реабилитационный центр, только раз увиденный снаружи, засел в памяти как гигантская бетонная коробка, выкрашенная в красно-оранжевые тона корпорации «Шелл». Неизвестно, сколько здесь отделений для страждущих и каким образом они сообщаются. Кроме того, не удивлюсь, если я вообще не в том здании.

Воображению рисовались подземные лаборатории и секретные корабли, бесшумно бороздящие океан с экспериментальной группой пленников на борту. А Тарас обвинял меня в чрезмерной рациональности за неверие в мудреца среди вечной мерзлоты.

Помимо дежурных, за нами присматривал куратор. Он главенствовал в жюри «Битвы страждущих» и иногда снисходил до того, чтобы молча посидеть в углу на мастер-классе или семинаре. Первые трое суток моего пребывания в общей группе этаж курировал Рыжов, затем на тот же срок его сменил Василий Семенович – сухопарый коротышка с азиатской внешностью и нервической походкой.