Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

– Мы это будем есть вечером? – спросил Поль.

– Нет, – ответил дядя Жюль, – ни сегодня, ни завтра и вообще никогда.

– Тогда зачем ты это готовишь?

– Много будешь знать, скоро состаришься. А теперь бегите играть на улицу, потому что если брызнет масло, то лица у вас на всю жизнь останутся в дырочках, как ситечки. Ну, живо, марш отсюда!

Как только мы вышли, Поль сказал:

– А готовить он все-таки не умеет.

– А по-моему, он не готовит. Тут какая-то тайна. Давай спросим у папы!

Но папы не было. Они ушли с мамой на прогулку. К тому же без нас, что мне показалось предательством.

Пришлось терпеть до вечера.

Вся вторая половина дня была посвящена сочинению неподражаемой «Предсмертной песни вождя команчей» (слов и музыки):

Всего в песне было семь или восемь куплетов…

Я поднялся в свою комнату и долго «репетировал» в тишине и уединении.

Потом я взялся за боевую раскраску Поля, а затем и за свою. И наконец, увенчанный перьями, со связанными за спиной руками, я степенно направился к столбу пыток. Поль крепко привязал меня к нему, издавая при этом хриплые гортанные звуки, словно ругался на языке пауни, после чего затеял воинственную пляску вокруг меня. Я завел «Предсмертную песнь вождя».

Я исполнял ее так искренне и мне так удался «смех, сарказма полный», что мой мучитель, слегка встревоженный, предусмотрительно отошел подальше.

Но довершила мой триумф последняя строфа:

Тут мой голос так патетически задрожал, что я и сам растрогался, по моему лицу потекли слезы. Голова моя упала на грудь, глаза закрылись, и я умер.

Я услышал душераздирающие рыдания и увидел, как Поль убегает с воплем:

– Он мертв! Он мертв!

Освободить меня пришел отец, и было ясно, что к моим воображаемым пыткам он был не прочь добавить совершенно реальный подзатыльник. Я был горд своим успехом трагика и собирался дать повторное представление после ужина. Но, проходя через столовую на кухню, чтобы вымыть руки, я наткнулся на потрясающий сюрприз.

Отец и дядя раздвинули стол во всю длину, накрыли его мешковиной и на всей его поверхности разложили всевозможные чудеса. Сначала шло несколько рядов пустых патронов, причем у каждого ряда был свой цвет: красный, желтый, синий, зеленый.

Потом шли мешочки из грубого холста, размером не больше кулака, но тяжелые, как камни. И на каждом мешочке была начертана крупная черная цифра: 2, 4, 5, 7, 9, 10.

Было там еще нечто вроде маленьких весов, только с одной-единственной чашей, и прикрепленный к столу своеобразной прищепкой с винтом странный медный прибор с деревянной кнопкой на ручке. И наконец, в самом центре стола возвышалось блюдо с дядиной стряпней.

– Вот то, что я готовил утром, это жирные пыжи, – пояснил он.

– А зачем это? – спросил Поль.

– Чтобы изготовить патроны, – ответил отец.

– Ты собираешься на охоту? – спросил я.

– Ну да!

– С дядей Жюлем?

– Ну да!

– А разве у тебя есть ружье?

– Ну да!

– Где же оно?

– Потом увидишь. А пока иди мой руки, потому что суп уже на столе!

Разговор за ужином под смоковницей был захватывающим.

Мой отец, дитя города и пленник школы, за всю свою жизнь никого не убил, ни пернатого, ни мохнатого. Дядя Жюль – другое дело, он охотился с детства и вовсе этого не скрывал.

Уже за супом они заговорили о дичи.

– На что, по-вашему, можно рассчитывать в здешних местах? – спросил отец.

– Я кое-что разузнал в деревне, – ответил дядя.

– Вам наверняка дали ложные сведения, – заметил отец, – потому как к дичи крестьяне относятся ревниво.

– Разумеется, – лукаво улыбнулся дядя, – но я не признался, что мы собираемся охотиться, а просто поинтересовался, какою дичью они могли бы нас снабжать за деньги!

– Хитро! – одобрил отец.

Я был восхищен дядиной находчивостью, хоть мне и показалось, что это противоречит нашим нравственным принципам.

– И что же они вам предложили?

– Во-первых, мелких птиц.

– Совсем маленьких? – спросила потрясенная мать.

– Ну да! – ответил дядя. – Эти дикари убивают все, что летает.

– Неужели и бабочек? – спросил Поль.

– Нет, бабочки оставлены мальчишкам. Но они не жалеют даже малиновок!

– Уж очень скудная тут земля, – заметил отец. – Какой может быть урожай без воды! В основном здесь живут очень бедные люди, и охота как-то поддерживает их. Крупных птиц они продают, а маленьких едят сами!

– К тому же, – вставил дядя, – жаворонки на вертеле – это, я вам скажу…

– Во всяком случае, – воскликнула тетя, – канареек убивать не смей!

– Ни канареек, ни попугаев! Клянусь… А вот трясогузок и садовых овсянок…

– Садовые овсянки – это так вкусно, – сказала тетя.

– А певчих дроздов… – проговорил дядя, подмигнув нам, – певчих дроздов вы нам разрешаете убивать?

– О да, – сказала мать. – Жозеф умеет их жарить на вертеле. Мы их ели в прошлом году на Рождество.

– Когда я вижу дрозда, съедаю его целиком! Кроме клюва, конечно, – вставил Поль.

– Затем, – продолжал дядя, – думаю, мы можем рассчитывать на кроликов.

– О да, – подтвердил я, – они водятся даже около дома и у большого миндального дерева устроили себе уборную. Там полно их какашек!

– Прошу без грубых слов! – сурово одернула меня мать.

– Потом здесь наверняка водятся куропатки, и, может быть, даже красные !

– Они что, совсем красные? – поинтересовался Поль.

– Нет, сами они каштанового цвета, грудка у них черная, лапки красные, а на крыльях и на хвосте красивые красные перья.

– То, что надо для индейских головных уборов!

– Ну, что еще? Говорили они и о зайцах!

– Но, – возразил отец, – Франсуа утверждал, что их тут нет.

– Предложите ему шесть франков за штуку, и вы увидите, что он их вам притащит! Он продает их по пять франков хозяину постоялого двора в Пишорисе. Надеюсь, наши ружья избавят нас от необходимости выкладывать денежки.

– Это было бы замечательно! – сказал отец.

– Я согласен, что заяц стоит выстрела, мой дорогой Жозеф. Но есть кое-что и получше. В лощинах Ле-Тауме водится королева дичи.

– Что именно?

– Угадайте!