Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

Мать в страхе побежала на кухню и вылила кастрюльку воды на последние угольки, которые все еще краснели в плите. Отец в это время проверял герметичность медной лампы и прочность подвески.

Когда эти меры предосторожности были приняты, дядя сел за стол, усадив отца напротив себя.

Тетя, для которой эта опасная процедура не содержала, по-видимому, ничего таинственного, поднялась к себе в комнату, чтобы покормить из бутылочки маленького Пьера, и обратно больше не спускалась.

Мать села на стул в двух метрах от стола, а я встал меж ее колен. Я думал, что таким образом – в случае взрыва – мое тело защитит ее.

Дядя взял одну из баночек и осторожно соскреб с нее прорезиненную ленточку, обеспечивавшую герметичность. Я увидел торчащий из пробки крошечный черный шнурок: дядя осторожно захватил его большим и указательным пальцем, потянул, и пробка вышла.

Затем он наклонил горлышко баночки к листу белой бумаги, и из него высыпалась щепотка черного пороха.

Я подошел поближе, загипнотизированный тем, что происходило на моих глазах… Значит, вот он – порох, то страшное вещество, которое поубивало столько зверей и людей, повзрывало столько домов и забросило Наполеона в саму Россию… похож на измельченный уголь, и больше ничего…

Дядя взял большой медный наперсток, прикрепленный к ручке из темного дерева.

– А это мерка для измерения заряда, – пояснил он мне, – на ней нанесены деления на граммы и дециграммы, что обеспечивает вполне удовлетворительную точность.

Он наполнил ее до краев, после чего опрокинул содержимое на чашечку аптечных весов. Чашечка опустилась, потом медленно поднялась, весы находились в равновесии.

– Порох не сырой, – заметил он, – имеет положенный ему вес, блестит, словом, великолепен.

Наконец началось наполнение гильз, процесс, в котором участвовал и отец: он забивал поверх пороха жирные пыжи, нажаренные дядей Жюлем.

Потом наступила очередь дроби, а потом снова пыжей, которые накрывали картонным кружочком – крупная черная цифра на нем указывала калибр дроби.

Затем настал черед закупоривания: небольшим приспособлением с ручкой загибались края патрона, получалось нечто вроде валика, который наглухо запирал смертоносную смесь.

– Шестнадцатый калибр, – спросил я, – больше двенадцатого?

– Нет, – ответил дядя, – чуть поменьше.

– Почему?

– Действительно, – удивился отец, – почему самые маленькие номера соответствуют самым крупным калибрам?

– Тайна тут невелика, – авторитетно заявил дядя Жюль, – но хорошо, что вы задали этот вопрос. Шестнадцатикалиберное ружье – это такое ружье, для которого можно изготовить шестнадцать круглых пуль из одного фунта свинца. Для двенадцатикалиберного тот же фунт свинца дает лишь двенадцать круглых пуль, а если бы существовало однокалиберное, оно стреляло бы пулями в фунт свинца.

– Вот ясное объяснение, – сказал отец, – ты понял?

– Да! – ответил я. – Чем больше пуль делают из одного фунта, тем меньше их величина. И выходит, что дырка ружья тем меньше, чем крупнее номер его калибра.

– Вы, конечно, имеете в виду фунт в пятьсот граммов?

– Не думаю, – сказал дядя. – По-моему, речь идет о старинном фунте в четыреста восемьдесят граммов.

– Прекрасно! – проговорил отец с неожиданным интересом.

– Почему?

– Потому что я вижу тут кладезь для составления задачек пятиклассникам: охотнику, у которого было семьсот шестьдесят граммов свинца, удалось отлить двадцать четыре пули для своего ружья. Зная, что вес старинного фунта равняется четыремстам восьмидесяти граммам и что цифра, обозначающая калибр, представляет собой количество пуль, которое можно изготовить для ружья из фунта свинца, определите калибр данного ружья.

Эта педагогическая находка меня слегка обеспокоила, я испугался, как бы она не была проверена на мне в ущерб моим играм. Но меня успокоила мысль, что отец, кажется, слишком загорелся новой страстью, чтобы пожертвовать своими каникулами для разрушения моих, и дальнейшее подтвердило, что я рассудил правильно.

В этот вечер, который закончился тем, что на столе, как на плацу, были выстроены шеренги разноцветных патронов, подобных оловянным солдатикам, меня живо интересовало все.

И в то же время что-то меня беспокоило, я чувствовал какую-то неудовлетворенность, причину которой никак не мог определить.

И только снимая носки, я понял, в чем дело.

Дядя Жюль говорил весь вечер, как ученый и профессор, тогда как мой отец, член выпускной экзаменационной комиссии начальной школы, с тупым видом внимал ему, словно какой-то школяр.

Я был унижен и оскорблен.

На следующее утро, пока мать подливала мне кофе в чашку с молоком, я поделился с ней своими переживаниями.

– А ты рада, что папа пойдет на охоту?

– Не очень, – ответила она. – Это слишком опасное развлечение.

– Ты боишься, как бы он не упал с лестницы вместе со своими патронами?

– О нет, не такой уж он неуклюжий… Но все-таки порох… такая коварная штука.

– А я не рад по другой причине.

– По какой же?

С минуту, которую я кстати использовал, чтобы сделать глоток кофе с молоком, я колебался.

– Разве ты не видишь, как дядя Жюль важничает? Все время приказывает, все время поучает!

– Но это-то как раз чтобы научить… он это делает по дружбе.

– А я прекрасно вижу, что он страшно доволен, что оказался умнее папы. И это мне вовсе не нравится. Папа всегда его обыгрывает, и в петанк, и в шашки. А тут, я уверен, он проиграет. По-моему, глупо играть в игры, которых не знаешь. Я, например, никогда не играю в мяч, потому что у меня слишком тощие икры и другие стали бы смеяться надо мной. Зато я играю в шарики, в классики, в прятки, потому что всегда выигрываю.

– Но, дурачок, охота – не соревнование. Это прогулка с ружьем, и раз ему это нравится, значит пойдет ему на пользу. Даже если он не подстрелит дичи.

– Если он ничего не принесет, мне будет неприятно. Да, неприятно. И я перестану его любить.

У меня появилось желание заплакать, которое я заглушил бутербродом. Мама прекрасно это поняла и поцеловала меня.

– В чем-то ты, пожалуй, прав, – сказала она. – Вначале, конечно, папа не будет таким ловким, как дядя Жюль. Но через неделю он станет таким же метким, а через две, ты увидишь, уже он будет давать советы!

Она не лгала, чтобы меня утешить. У нее не было сомнений. Она была уверена в своем Жозефе. Но меня терзало беспокойство, какое терзало бы детей глубокоуважаемого господина президента Французской республики, если бы он сообщил им о своем намерении участвовать в летней велогонке «Тур де Франс».

Следующий день выдался еще более тяжелым.

Дядя Жюль разложил на столе части ружей и занялся их чисткой, одновременно предавшись воспоминаниям о своих охотничьих подвигах.