Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

Несмотря на плохую погоду, ловушки сработали вполне успешно, и, когда мы добрались до Фон-Брегет, наши холщовые сумки были битком набиты белогузками и хохлатыми жаворонками…

Такая удача явно доказывала, насколько нелеп и жесток был завтрашний отъезд, и только усугубила мое горе.

Мы как раз были на подступах к самой высокой террасе Тауме, где нас дожидались наши последние силки, когда Лили задумчиво вполголоса проговорил:

– Все-таки жаль… У нас алюдов припасено на всю зиму…

Я знал это. Мне было горько, и я предпочел промолчать.

Он вдруг стремглав бросился бежать к краю обрыва, где рос великолепный можжевельник, нагнулся, достал что-то и поднялся с вытянутой вперед рукой: на ней лежала птица, которую я издалека принял за маленького голубя.

– Это наша первая сайра! – крикнул он.

Я подошел к нему.

Это был тот самый большой дрозд-рябинник, которого мой отец однажды назвал литорной.

Голова у него была иссиня-серая, с рыжего горла веером спускались к белоснежному животу черные крапинки… Я взял его в руки: он был очень тяжелый. Я потерянно смотрел на него.

– Послушай… – начал вдруг Лили.

В соснах вокруг нас перекликалось множество птиц: их голоса напоминали сорочьи, но были менее грубыми, менее крикливыми, чем голос этой птицы-воришки. Наоборот, их нежно-гортанные звуки отдавали легкой печалью, присущей осени… Эти сайры прилетели для того, чтобы стать свидетелями моего отъезда.

– Завтра, – сказал Лили, – я приготовлю ловушки Батистена для певчих дроздов, а поставлю их вечером. Уверяю тебя, в понедельник утром мне понадобятся целые две сумки, чтобы унести их.

– В понедельник утром ты будешь в школе! – сухо возразил я.

– А вот и нет! Стоит мне сказать матери, что сайры прилетели, и я могу их ловить на пятнадцать-двадцать франков в день, она не пошлет меня в школу – не такая она дура! До пятницы, а может быть, и до следующего понедельника я могу быть спокоен.

Тут я представил себе, как он без меня будет шагать по залитой солнцем гарриге, обходя кустарники и заросли испанского можжевельника в поисках поставленных ловушек, а я буду сидеть под низким потолком школьного класса напротив черной доски с изображениями всевозможных квадратов и ромбов…

У меня внезапно перехватило горло, на меня накатил приступ отчаяния и гнева.

Я заливался слезами, топал ногами, икал, катался по гравию под шелест номеров «Маленького провансальца», которые были напиханы под мою одежду.

– Нет, нет! Не уеду! Нет! Не хочу в город! Нет! Не поеду! – вопил я.

Стайка сайр вспорхнула и нырнула в ложбину, а потрясенный моим отчаянием Лили бросился ко мне и крепко обнял меня, так что захрустели все шестнадцать слоев «Маленького провансальца», разделявших наши отчаявшиеся сердца.

– Успокойся! Не изводи себя! – повторял он. – Нельзя так портить себе кровь! Послушай, послушай меня…

Я слушал его, но что он мог сказать мне, кроме того, что он мой самый верный друг.

Стыдясь своего малодушия, я сделал над собой большое усилие:

– Если меня заставят вернуться в город, я уморю себя голодом. Кстати, я уже сегодня утром ничего не ел.

Мои слова явно встревожили Лили.

– Совсем ничего?

– Ничего.

– У меня есть яблоки. – Лили принялся шарить в своей сумке.

– Не надо! Не хочу! Не хочу ничего!

Я отказался столь непреклонным тоном, что он не посмел настаивать.

– Решено. Пусть едут, раз им хочется, а я остаюсь здесь, – после продолжительной паузы решительно проговорил я.

Желая подчеркнуть, что мое решение окончательное и обсуждению не подлежит, я сел на большой камень и скрестил руки на груди. Лили недоумевающе смотрел на меня:

– Но что ты будешь делать?

– Ха, очень просто. Завтра утром или, может быть, этой ночью соберу пожитки и спрячусь в пещере под Ле-Тауме.

– Неужели ты и правда так сделаешь? – вытаращив глаза, спросил Лили.

– Ты меня плохо знаешь!

– Они сразу же станут искать тебя!

– Не найдут!

– Тогда они сообщат жандармам и деревенскому сторожу из Алло.

– Поскольку никто не знает о пещере – ты сам так сказал, – этим меня не найти. Для начала напишу письмо отцу и оставлю на кровати. Напишу, чтобы он меня не искал, потому что найти меня невозможно, и пригрожу, что, если он обратится к жандармам, я брошусь вниз с отвесной скалы. Я отца хорошо знаю. Он все поймет и ничего никому не скажет.

– Но расстроится он здорово!

– Он бы расстроился еще больше, умри я дома в Марселе.

Этот аргумент убедил меня самого и подтвердил бесповоротность моего решения, но Лили, поразмыслив, поинтересовался:

– Я был бы очень рад, если б ты остался. Но как ты будешь жить один в пещере?

– Во-первых, я возьму с собой еду. В доме есть шоколад и целая коробка печенья. И потом, ты, наверно, слышал о том отшельнике, что двадцать лет жил в ложбине Пастан. Я буду делать, как он: собирать дикую спаржу, ходить по улитки и по грибы и посажу турецкий горох!

– Ты не умеешь его готовить.

– Научусь. Еще буду ходить в Пондран и воровать сливы папаши Румье: он никогда их не собирает… Буду сушить на солнце смоквы, миндаль, ягоды рябины, терновника, собирать ежевику.

Было видно: я его не очень-то убедил, что меня подстегнуло.

– Видно, что ты совсем не читаешь книг! А я прочел их не меньше двух десятков! И могу утверждать, что немало людей выживает в девственных лесах… Хоть те и кишат ядовитыми пауками, да такими большими, что им не уместиться и в супнице, они ни с того ни с сего бросаются тебе в лицо… а еще огромными удавами, свисающими с деревьев, а еще упырями, высасывающими твою кровь, когда ты спишь, а еще свирепыми индейцами, которые гонятся за тобой, чтобы отрубить тебе голову и высушить ее на солнце, пока она не скукожится до размеров кулака. А здесь всего этого нет – ни индейцев, ни диких зверей… Разве что дикие кабаны? – замявшись, добавил я.

– Нет, их зимой не бывает.

– Почему?

– Летом их сюда гонит жажда. Зимой у них есть вода, так что они остаются на своих насиженных местах, ближе к Сент-Виктуар…

Это было прекрасное и весьма утешительное известие, поскольку мне нередко доводилось видеть во сне тропинку с размотанными кишками бедного однорукого браконьера.

– А на чем ты будешь спать ночью? Вот вопрос.

– Постелю бауко прямо на земле в углу пещеры. Это не хуже тюфяка… Человек ко всему привыкает. Ты, конечно, не знаешь, кто такой Робинзон Крузо, а я знаю. Это был моряк. Он плавал как рыба, но не умел быстро бегать, потому что на корабле не побегаешь… Так вот, когда он потерпел крушение и очутился один на необитаемом острове, через три месяца он бегал так быстро, что догонял диких коз.

– Хо-хо! С этим типом я не знаком, зато коз знаю прекрасно! Если это он тебе об этом рассказал, можешь быть уверен: он самый настоящий врун! – решительно возразил Лили.