Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

На виду у всех присутствующих мы попрощались с Лили.

Мама его поцеловала, отчего он, как обычно, зарделся, затем пришел черед Поля прощаться. Потом мой. Когда я стал крепко, по-мужски трясти руку своего друга, я увидел на его глазах слезы, а губы у него болезненно искривились. Мой отец подошел к нам:

– Ну, Лили, ты же не станешь плакать, как младенец, на глазах у всех?

Но Лили, понурив голову в капюшоне из мешка, только сконфуженно скреб землю кончиком ботинка. Мне тоже хотелось плакать.

– Вы должны понять: в жизни существуют не только развлечения. Я тоже хотел бы остаться здесь и жить среди холмов. Даже в какой-нибудь пещере. Даже один, как отшельник! Но невозможно всегда делать только то, что нравится. – (Намек на отшельника поразил меня, но я понимал: сама идея настолько естественна, что, раз она возникла у меня, она могла возникнуть у любого другого.) – В июне будущего года Марселю сдавать очень важный экзамен, – продолжал отец, – так что ему предстоит много заниматься, особенно правописанием. Глагол «беспокоиться» он пишет через «а», и, держу пари, он не сумеет правильно написать существительное «отшельник».

Я почувствовал, что краснею, но мое беспокойство продолжалось не больше секунды: отец не успел прочесть мое письмо, раз я нашел его на прежнем месте. А если бы он прочел его, меня, несомненно, ждал бы серьезный разговор, когда я вернулся домой!

– Следовательно, он должен усердно изучать многие предметы, – как ни в чем не бывало наставительно говорил отец. – Если он приложит усилия и добьется успехов, то мы еще не раз вернемся сюда на каникулы: на Рождество, на Масленицу и на Пасху. А посему нечего распускать нюни перед людьми, просто пожмите друг другу руку, как подобает настоящим охотникам, каковыми вы и являетесь!.. До свидания, милый Лили. Не забудь, что тебя ждет экзамен на аттестат об окончании школы и что образованный крестьянин стоит двух или трех неграмотных!

Он наверняка продолжал бы и дальше свою проповедь, но тут возница еще раз повелительно протрубил в рожок и дважды звонко щелкнул плетью. Мы поспешили сесть в повозку.

Задняя скамья, повернутая спиной к лошадям, была не занята, но, так как маму и Поля подташнивало, когда они сидели против движения, все наши уселись среди крестьян, я же сел сзади один.

Возница убрал тормоз, и мы тронулись в путь рысцой.

По-прежнему сеял мелкий дождик.

Вжав голову в плечи, весь съежившись, я жевал веточку мяты, судорожно сжимая в кармане ловушку, – из смертоносного этот предмет вдруг превратился в священную реликвию, в некое обещание… Вдали, сквозь завесу дождя, так зримо над обступившими ее холмами возвышалась вечная синяя громада моей любимой Ле-Тауме.

Я вспоминал о горбатой рябине под обрывом в Бом-Сурн, о звенящих каплях воды в Фон-Брегет, о трех неистово жужжащих мухах в ложбине Прекатори… Я думал о расстелившемся густым ковром тимьяне в Пондран, о кишащих птицами терпентинных деревьях, о Певучем Камне, о трогательной лаванде, что растет на камешках гарриги…

По обеим сторонам узенькой дороги убегали назад две стены из голых камней, с которых промокшими прядями свисала постенница.

Высокая колымага погромыхивала, давя железными ободами колес дорожный гравий, копыта бежавших рысцой лошадей издавали звонкое цоканье, и глухо, как промокшая хлопушка, щелкала возничья плеть…

Меня разлучали с родиной: нежные капли дождя плакали вместо меня, стекая по моим щекам… Я не стремился, выпятив грудь и рассекая лбом ветер, к какой-либо цели: во власти одиночества и непередаваемого отчаяния, под ритмичное цоканье лошадиных копыт я продвигался в будущее, пятясь назад, как королева франков Брунгильда [23] Брунгильда (543–613), супруга Сигиберта I. В 613 г. ей было уже 70 лет, она хотела снова управлять государством, когда утомленный междоусобицей народ провозгласил королем Хлотаря; ее схватили и, обвинив в убийстве десяти членов королевского дома, после трехдневных истязаний на виду у войска привязали к хвосту дикой лошади, которая и волочила ее до тех пор, пока она не умерла. , которую долго волочили по камням, привязав ее белокурые волосы к хвосту лошади.

Итак, я снова, без всякой радости, ходил в школу: платаны на школьном дворе уже роняли пожелтевшие листья, и по утрам сторож сжигал их, собрав в кучки у высокой серой ограды… В окне вместо соснового бора я видел однообразный ряд деревянных дверей уборных в глубине двора.

Я поступил в четвертый класс начальной школы, классного учителя звали господин Бессон.

Он был молодой, высокого роста, худой, уже с лысиной и не мог разогнуть указательный палец на правой руке, тот так и оставался в виде крючка.

Он радушно принял меня, но внушил мне большое беспокойство, сказав, что от того, как я буду учиться в этом году, зависит вся моя будущая жизнь и что он будет обязан «до упора завинчивать гайку», поскольку я являюсь «его» кандидатом, то есть тем, кого он выдвигает на конкурс на получение «государственной стипендии». В этом своеобразном турнире предстояло помериться силами отличникам начальной школы с лучшими учениками средней.

Вначале я был уверен в себе, поскольку прилагательное «средний» отожествлял с понятием «второго сорта», что в моем понимании означало «легкий».

Но я очень быстро сообразил, что отец со своими коллегами-учителями придерживаются иного мнения и что честь нашей школы поставлена на карту в связи с моими результатами.

Верховная ставка, состоящая из учителей, «взяла командование в свои руки», по примеру бригады уголовного розыска, чьи следователи постоянно сменяют друг друга, допрашивая подозреваемого.

Господин Бессон, у которого я учился по шесть часов в день, вел следствие и сбор данных.

Мне вменялось в ЧЕТВЕРГ УТРОМ ровно в девять утра как штык быть в школе.

Сам господин Сюзан, высокочтимый преподаватель старших классов, чьи педагогические методы действовали безотказно, ждал меня в пустом классе для того, чтобы расшевелить мое воображение с помощью дополнительных хитроумных задачек про догоняющие друг друга поезда, про едущих навстречу друг другу велосипедистов, про отца семейства, которому изначально в семь раз больше лет, чем сыну, но который с годами утрачивает это преимущество.

Часам к одиннадцати на смену ему приходил господин Бонафе, который проверял выполненные мною задания по грамматическому анализу текста и предлагал новые, на которые ныне я точно уже не способен. В остальные дни недели я был обязан прогуливаться по двору на переменах с господином Арно (который когда-то задумывался о карьере в почтовом ведомстве) и выслушивать бесконечную литанию, состоящую из названий городков-супрефектур всех французских департаментов (в которых я, кстати, так на своем веку и не побывал, так что моя память, к счастью, легко избавилась от этого груза).